Тротиловый звон | страница 14

На каждый миллиметр – по сто.

Слоится желтыми мундирами

Пространство крошечной страны.

И черными зияют дырами

Ночные бешеные сны.

Где когда-то шел Христос,

Больше нет пустыни.

Гроздья виноградных лоз,

И озера сини.

Где скрипел сухой песок

И вилась дорога –

Лишь шоссе наискосок,

И не верят в бога.

Только вот душе больней

От твоих расчетов,

Жадный век, не надо ей

Кривды звездочетов.

Не горит она в огне,

Только жаждет чуда.

И не верит в глубине,

Что предаст Иуда.

Кипарисовая роща,

Ты усталая вполне.

На песке сухом и тощем

Ты покоишься во сне.

Ни пустыни и ни леса,

Лишь сплошная тишина.

И песчаная завеса

В желтый зной превращена.

Где молился древний предок

И глотал сухой кусок,

Я присяду напоследок

И закутаюсь в песок.

Пронзительная ясность слова,

Его простая глубина.

Все оживет, хоть все не ново –

Зима и лето, и весна.

Глубинный смысл стихотворенья,

Его таинственный наплыв

В своей прозрачности осенней

Реальность превращает в миф.

Слабее привкус драмы,

Когда финал вблизи.

То короли и дамы,

То пешки и ферзи.

Потертая колода

Мелькающих мастей.

И близкая свобода

От скверных новостей.

Хотя они в избытке,

И без толку ты ждешь,

Что с тысячной попытки

Хоть что-нибудь найдешь.

Пробуждается сонный

Кипарисовый строй,

Желтовато-зеленый,

Опаленный жарой.

С теплым ветром в обнимку

Он ушел в высоту –

В золотистую дымку,

Голубую мечту.

Корни словно стальные,

И который уж век

В эти дали степные

Смотрит, как человек.

Был элегантный модный плащ в багровых пятнах весь.

Перемешались кровь с вином и превратились в смесь,

Когда Любовь он заколол в ее постели, здесь.

Как всякий узник, был одет он в серый балахон.

В какой-то кепке набекрень, летел как будто он,

Но я не знал безумней глаз, глядящих в небосклон.

Нет, никогда я не видал, вообразить не мог,

Что можно жадно так смотреть на жалкий лоскуток

Небес. На перистый ковчег, плывущий на восток.

Я шел меж прочих скорбных душ, в особый втянут круг.

«Но что же мог он совершить?» – вопрос сорвался вдруг.

И чей-то голос прошептал: «его повесят, друг».

Христос! И завертелся пол, как детская юла,

Изверглась с неба на лицо кипящая смола.

И хоть страдал я сам, но боль куда-то отползла.

И тут я понял, почему он ускоряет шаг

И ловит каждый юркий луч, как нищенский пятак,

Убивший ту, что он любил, чтобы нырнуть во мрак.

Ведь истребить свою мечту кто не желал из нас,