Что до Гарри, подумала я, когда он предстал перед моим мысленным взором одиноко стоящим в толпе в зале Гершвина, так вот Гарри ничего не делает. Ничего такого, чем можно по-настоящему гордиться или чем можно прихвастнуть. Если кто-то поинтересуется: «А чем занимается ваш муж?» — а, допустим, Гарри Джейкоб ваш муж, ну… вам, в сущности, будет нечего сказать. Ничего впечатляющего. «Знаете, он собирает яблоки, по дому все чинит, свистит».
Гарри и вправду был настоящим копушей. Он вечно останавливался, склонял голову набок, прислушивался. «Ты слышишь? — спросил он, когда мы шли вдоль реки. — Бьюсь об заклад, это жаворонок». Я не знаю, как звуки проникали к нему в голову именно тогда, когда мы говорили или просто шли, и я была до такой степени захвачена своими мыслями, что вообще ничего не слышала, потому что и не слушала. Почему нужно вечно вслушиваться в большое облако жужжания, чириканья, потрескивания и похрустывания, поднимающееся над кустами и полями? Что еще раздражало в Гарри, так это то, что ему непременно нужно было остановиться у каждой собаки, у любой старой псины, встретившейся на его пути, остановиться и погладить. Но это касалось не только собак. Были еще и цветы, особенно розы. Я не возражала против того, чтобы он и гладил, и нюхал, и трогал: просто он слишком часто останавливался, и от этого мне начинало казаться, что он никогда никуда не попадет, потому что постоянно отвлекается. Я уверена, что Тонкий Капитан никогда не останавливается, чтобы понюхать растения, цветы, яблоневый цвет. Этот Тонкий Капитан идет и приходит к цели.
* * *
К тому времени, как Гарри вышел из больницы, я уже знала, что уезжаю. Я уезжала с Блэкджек-роуд и из своей прежней жизни. Сложность с Гарри заключалась в том, что он, возможно, и подходил прежней Мэнни, но не мог подойти новой. Как говорила моя мама, он был простым сельским парнем. Это из-за Гарри Эдди поехал в Мельбурн. Гарри сказал, что они ехали послушать музыкальную группу, которая ему нравилась. Я его не винила в случившемся несчастье. Действительно не винила. Просто у меня сложилось мнение, что он был неправ.
Когда он вышел из больницы, он зашел повидаться со мной. Он стоял в дверях с букетом синих гортензий в руках. Он протянул их мне. «Спасибо», — сказала я. С них так капало, что моя одежда промокла. Я пошла на кухню и нашла подходящую вазу. В гостиной Гарри присел на диван, а я встала у горящего камина. Гарри как-то не смотрелся на новом диване. Он сидел сгорбившись, на самом краешке, сцепив перед собой руки. Впрочем, руки у него были красивые. Я не позволяла себе смотреть на его красивые руки. Я знала, что мне следовало сесть возле него, быть к нему поближе, но боялась садиться рядом потому, что от этого могла снова полюбить его. Поэтому я стояла, слегка раскачиваясь взад-вперед, и пыталась придумать, как начать разговор.
