* * *
Убийственны были не эти шесть недель сами по себе, а произведенные ими последствия. Во-первых, моя нога не вернулась к прежнему, здоровому, состоянию, а поскольку изменилась моя нога, изменилась и я. В конце концов, если вдуматься, нога — это очень значительная часть человека. Вы же чувствуете себя не вполне полноценно, даже если совсем незначительная часть вашего тела, скажем мизинец, слегка не в порядке, сломан. Ваши возможности ограничиваются. У меня было чувство, что меня выставили для участия в забеге, а одна нога бежать не может. А бег значил для меня больше, чем для большинства людей. Правда. Я любила движение. Когда я двигалась, я чувствовала себя великолепно. Иногда это находило на меня неожиданно, и это не было внезапным желанием начать движение, но, скорее, походило на призыв, на приглашение к движению. Что-то, например расстилавшееся передо мной пространство, бескрайние просторы земли, словно приглашали меня к движению. На деле меня влекла и будоражила бесконечность. И я бегом бросалась в эту бесконечность, чтобы и самой избавиться от любых ограничений, подобно дикому животному.
Но теперь я уже была на это неспособна. У меня были ограничения. Вокруг меня словно возвели невидимую ограду И дело было не в том, что я хромала, просто теперь я знала, что, если буду совершать необузданные действия, например бегать или прыгать, у меня потом будет очень сильно болеть нога. Честно говоря, даже если мне приходилось подолгу сидеть без движения, и в этом случае боль приходила тоже. Так что я получила серьезное повреждение, и это меня совсем не радовало. Я утратила то ощущение, с которым живет маленький невинный ребенок. Ему кажется, что он может сделать все, что пожелает, может справиться с любым заданием: перекувырнуться десять раз подряд, стать победителем. Я же знала, что победителем мне не быть. А это тяжелое знание, когда вам всего четырнадцать.
И другие это тоже знали. Даже когда я носила сандалии с Т-образным ремешком, я видела, что люди понимают: победителем мне не быть. К тому времени, когда я вернулась в школу, Люси Брикстон завела себе новую подружку. Люси не сказала об этом прямо, но и так было понятно, что мне дали отставку, так как она теперь почти все время сидела с Кейт Долсон, а не со мной. Дошло до того, что на уроках истории я делила парту с Шерон Бейкер, девочкой, с которой никто не хотел сидеть, потому что у нее были чешуйчатые руки и противный голос.
