На следующее утро труба заиграла сбор. С этого утра нам предстояло слышать только боевые трубы и, может, если так будет угодно Богу, — победные фанфары. В полном боевом снаряжении — с ранцами, в касках, с противогазами на плечевом ремне, в скатках плащ-палаток и с притороченными к поясным ремням алюминиевыми манерками — мы сидели на пыльном казарменном плацу, рядом с составленными в пирамиды винтовками, и пили свой последний чай. Рядом со мной сидел наш раввин Шмуэль бен Давид.
— Что-то ты бледноват, — сказал он.
— Мне страшно, — сказал я.
— В конце концов, ты — мужчина. Возьми себя в руки.
— Живот прихватило, — сказал я.
— Это от страха. Беги в сортир, полегчает.
Я встал, огляделся вокруг и направился к Цукерлу.
— Господин фельдфебель, разрешите доложить: живот прихватило, разрешите отлучиться.
— Бе-егом! И не рассиживаться! Одна нога там — другая здесь! Это вам не санаторий!
— Я затрусил к побеленному бараку и, уже спуская штаны, услышал, как кто-то кричит с улицы:
— Эй, есть там кто-нибудь? Солдаты, вы меня слышите?
Я привстал на поперечную балку и выглянул в окошко — на тротуаре стоял пожилой господин с зонтиком, в шляпе-котелке.
— Что вам угодно? — спросил я.
— Война окончена, мы проиграли, — крикнул господин с венгерским акцентом (особого огорчения в его голосе я не заметил). — Только что сообщили о перемирии.
В этот миг горн на плацу затрубил построение, солдаты вскочили, засуетились, раздались команды: «Первая рота, строиться! По порядку рассчитайсь!» и так далее.
В этот, так сказать, верховный для любой армии момент, я бежал к плацу, придерживая спадающие штаны.
— Война окончена-а! — крикнул я, ликующе поднял руки вверх, и тут мои штаны соскользнули вниз. Ко мне шел страшный, как градоносное облако, фельдфебель Цукерл.
— Рядовой Блюменфельд, смир-рно!
Будто это так просто — застыть по стойке «смирно» и отдать честь, придерживая сползающие штаны.
— Что ты тут несешь?
— Война окончена, господин фельдфебель. Только что сообщили.
Мысль медленно проникала в таинственные неисследованные дебри его сознания.
— Это точно?
— Абсолютно, господин фельдфебель!
Он засиял:
— Значит, мы победили?
Теперь засиял я:
— Никак нет, господин фельдфебель. Потерпели поражение.
Он снова задумался, а затем мертвой хваткой вцепился в мои щеки:
— Бист ду, абер, зюс! Обожаю евреев и когда-нибудь сделаю для них нечто незабываемое!
Он оказался человеком слова. Много лет спустя мне довелось снова встретить его в концлагере Флоссенбург-Оберпфальц, где он был штурмфюрером.
