— До МКАД добрось хотя бы! А то я на маминой таратайке в ваш город въезжать боюсь: у меня ведь и прав нет…
— А как же ты тут?.. Пешком?
— Ну не в троллейбус же влезать!
Заводя двигатель, я механически повторил:
— «Лизка»…
— О, это еще не худшее.
Едва мы остановились, как он — нет, нет, нет, нет! — надет шапку и потянулся к ручке двери. А я все не знал, как и что сказать. Вопросов было бессчетное множество, но все они кричали где-то внутри, а слова никак не придумывались. Ну почему озарение — всего лишь миг, а отупение — вечность?!
— Расскажешь ему обо мне? — спросил он тихо, не то с надеждой, не то с удрученностью.
Я вспомнил муки Валентиныча и то, как он вцепился в те злосчастные рисунки. Как рассказать ему то, что тебя самого только что поставило на грань сумасшествия?
— Боюсь, что пока…
— Но он же должен как-то узнать, что есть такой я! Что я рисую! Что эти работы… Я ведь даже звонил ему как-то. Но там и разговаривать не захотели: обращайтесь, мол, в фонд.
— Да я бы с радостью! Но, сам понимаешь, он либо посмеется, либо потребует встречи. Как, как тут быть?!
— Но… можно же как-то выкрутиться. Я — инвалид, социофоб, ни с кем не вижусь… Тем более что так оно и есть!
— Можно было бы — если бы он просто неплохо отозвался о твоих вещах. Но он слишком разволновался — поверь! Теперь точно захочет все узнать.
Он уверенно стал тянуть за ручку.
— Погоди! — отчаянно захрипел я. — Но ты… Ты ведь понимаешь, насколько это все потрясающе. Ты же один такой! Людям…
— А что от меня людям? Ты вон и одному человеку рассказать боишься, а все прочие что — поверят на слово?
Шарф снова почти полностью скрывал его лицо. Он открыл дверцу.
— Да стой ты! — я ухватился за его рукав. — Я что-нибудь придумаю насчет Северцева!
Хотя что тут можно было придумать?
— Извини, я… я не могу сейчас. Тяжело. — Он мягко высвободил руку.
— Ну прости. Поставь себя на мое место! Как еще я мог проверить?
— Да дело не только в этом…
— А в чем?
— В тебе.
— Во мне?
— И во мне тоже.
Он уже выкарабкался на тротуар, когда я почти крикнул:
— Но мы же еще увидимся?
Он метнулся прочь от машины. Секунда — и его не было. Ни в одном из окон, ни в зеркалах. Я выскочил из салона и едва не попал под проносившийся мимо фургон.
Только когда зад снова расползся по нагретому сиденью, до головы дошло, как она сплоховала. Ведь это мог быть он — шанс, долгожданный, великий, тот са…
* * *
«…мый кайф теперь: женский общим сделали. Из-за этой трубы теперь, наверное, месяц на первый ходить».
