У этой позиции фундамент держится на стольких сваях, что урагану времени не свалить. Интеллигентность и бедность, осанна культуре и бедность, почтение к традициям и бедность – это все явления одного порядка, ибо основаны на простенькой схеме: требовании платить за потребление, а не за производство. Причем на том единственном основании, что это потребление не колбасы или водки, а музыки, истории, литературы или (и что даже важнее) жизненного страдания.
Петербург постсоветского времени, хоть и не без изменений юбилейного обустройства, остался во многом городом шантажирующей нищеты. Нищеты, настаивающей на праве превосходства бедняка – над богачом-мироедом, непризнанного гения – над тиражируемым автором, графомана – над успешным профессионалом, скромного знатока культуры – над богатеньким дилетантом.
Эта отличается от ситуации в других городах.
Московский бедняк, ненавидя толстосума, проецирует на него претензии к самому себе: что недостаточно умен, образован, трудолюбив, жесток, хитер (по сравнению с толстосумом). Но, завидев малейшую социальную щель, он мгновенно укрепляется в ней, плющом тянется вверх, глядишь – вот уже и покупает «девятку», а затем меняет ее на «дэу», «гольф», «лексус», не испытывая ни малейшего сострадания к тем, кто остался ниже. От московской бедности до нуворишей – один шаг, и оттого в Москве даже среди бедняков прибедняться не принято. Скорее наоборот.
Провинциальный бедняк, ненавидя богача, на самом деле ненавидит условия, которые не позволяют ему жить «не хуже других»: стороннюю силу. Он обречен прибедняться, но его манят, зовут обои с золотой финтифлюшкой, ковер под ногами, хрустальная люстра и телевизор с большим экраном – дайте только деньгам прийти в регион.
Петербургский бедняк совсем иной. Он бедняк с идеологическим обоснованием: Макар Девушкин, Акакий Акакиевич. Богатство, деньги, успех для него – не проекция неблагоприятных условий или собственной слабости. Он хотел бы уничтожить богача не от злобы или из зависти, а оттого, что этот мир успешных, довольных и, как правило, энергичных людей сужает площадь его тихой заводи. Отдать им ее? Господи, ну это ж как Курилы – Японии. Не то чтобы позарез нужны. Просто отдать их – значит предать идею.
Петербургские риелторы рассказывают потрясающие истории про старушек-вымогательниц, получавших за оставшиеся последними в цепочке расселений коммунальные комнаты по 70 тысяч долларов – то есть про старушек, так сказать, московского типа. Но на практике они куда чаще сталкиваются с коммунальным народцем, который отказывается расселяться за любые деньги. А что? Здесь же соседка Тася. Три привычных плиты в кухне на пять семей. Лампочка на 25 ватт в сортире. Я могу Тасе плюнуть в борщ. И пошли вы все, а будете воду мутить – я Путину напишу, мы ж ветераны труда.
