В детстве, слушая эту сказку, Темиркан всегда сочувствовал светозарному Батразу, другу людей, а теперь, вспомнив ее, поразился: почему он не подумал тогда о том, каково было Семиглавому, со своими четырнадцатью крыльями и двадцатью восемью лапами, с острыми, как мечи, когтями и семью ядовитыми жалами, беспомощной грудой лежать перед своим безоружным врагом? И, что было страшнее всего, образ Батраза в расстроенном воображении Темиркана приобретал вдруг черты молодого Науруза, одного из главных вожаков только что подавленного восстания. Как Темиркан ни гнал от себя это видение, навеянное старой сказкой, молодой Науруз со своим румяным лицом и бесстрашным взглядом, безоружный, неотступно стоял перед Темирканом, бессильно распростершимся на постели, — стоял, готовый оторвать голову второму черному ворону, воплощавшему в себе надежды Темиркана.
Рассудком Темиркан понимал, что видение это порождено отвратительной болезнью, упорно не проходившей ни от настоя чеснока на водке, ни от усиленных доз хины, которую он стал вновь принимать по настоянию Гинцбурга, после чего ему все время казалось, что где-то бьют в набат. Болезнь не проходила, и стоило лишь закрыть глаза, как воспоминание переходило в галлюцинацию, и он, пугая Дуниат, с хриплым криком просыпался.
Да, сила покинула Темиркана. Этой силой были деньги. Когда-то отсутствие денег заставило его уйти с военной службы, подать в отставку и уехать из Петербурга. А потом пришли деньги и дали ему силу. Эта сила подняла его до сената, довела до самого царя и помогла ему отнять пастбища у своего народа. Но вот из-за восстания на пастбищах стала таять цена на бумаги где-то в далеком Париже… И деньги отхлынули от него.
Гинцбург уехал. Денежный источник, из которого за последние годы привык черпать Темиркан, иссяк, и Темиркан опять превратился в штаб-ротмистра в отставке, захудалого мусульманского князька, которому так трудно приходится со своей разросшейся семьей.
За окном природа его родины справляла долгий и радостный праздник лета, а Темиркан не видел ни зелени лесов, ни синевы неба, ни сияющих белизной горных снегов, по которым рассеянно скользили его глаза.
4
Если бы Темиркан обладал телескопической силой зрения, взор его, рассеянно блуждавший по снеговым вершинам, мог бы уловить медленное движение нескольких фигурок, которые то кучкой, то гуськом, исчезая и вновь появляясь, неуклонно передвигались по белым снежным полям. Там шли люди. Среди них был Науруз — юноша с широким, выпуклым лбом, большими смелыми глазами и румяным, по-детски округлым лицом, — таким Темиркан представлял себе Батраза. Правда, вместо сверкающих, как солнце, доспехов Батраза на юноше был овчинный полушубок поверх русской, в мелкий синий горошек, косоворотки, горская, из кожаных ремешков плетенная обувь и белая войлочная шляпа, но богатырская стать сказывалась в каждом его движении. Науруза сопровождала его возлюбленная Нафисат, девушка из крестьянской семьи Верхних Баташевых. Чего только не делал Темиркан, чтобы отвратить красавицу Нафисат от бунтовщика Науруза, и ни в чем не успел. Тоненькая и высокая Нафисат легко, без усилия, идет подле Науруза, и к нему все время обращено ее худощавое, с нежно очерченными щеками лицо…
