Мы затормозили на стоянке, и я, первой выбравшись из машины, непроизвольно стала ждать Вовку. Я вдруг подумала, что ни за что не сделала бы этого раньше. Я сильная и не должна показывать, что мне необходимы чье-то расположение и поддержка. Повернувшись на каблуках, торопливо пошла, почти побежала к служебной сторожке. Влетела по ступенькам и распахнула дверь в помещения. Миновала темную прихожую и шагнула в комнату. Богатырский храп доносился с нижнего яруса двухуровневой кровати. Я кинула сумку на раскладушку и, включив ночник, распаковала чемодан, вытащила несессер с умывальными принадлежностями. Когда я закончила умываться, Лев все еще не пришел, и я заволновалась. Поднялась с раскладушки и шагнула в прихожую, когда дверь вдруг распахнулась и в сторожку ввалился Вовка. В руках у него был аптечный пакет. Заметив немой вопрос в моих глазах, Левченко улыбнулся и пояснил:
– В аптеку заскочил. Бинт эластичный купил. И перекись водорода.
Я сделала вид, что мне все равно, что он там купил, и, скептически дернув уголком рта, направилась к раскладушке. Лев должен знать, что я сильная и мне никто не нужен.
* * *
– Мадам, извольте объясниться! – кипя от бешенства, выкрикнул Шарль, врываясь в квартиру матери.
Бодлер намеренно именовал мать на «вы», желая сделать ей больно. Пока ехал к ее дому, раздражение Шарля нарастало. Подумать только! Каролина посмела назначить над ним опекунский совет! И это его мать! Нежная, кроткая, хрупкая Каролина. Ангел во плоти. Та, кого он боготворил все эти годы. Именно она подала прошение в суд, требуя лишить сына возможности пользоваться собственными деньгами и запретить ему брать у кого-либо в долг. Теперь, когда Шарль только-только познал вкус финансовой независимости, его вернули в состояние подростка. Какая неслыханная наглость! Шарль, безусловно, видел в родителях верховных судей, которые по определению выше его, но ограничение в правах распоряжаться своими деньгами воспринял как предательство. Поэт был так возмущен вероломством матери, что тут же отправился к предательнице, чтобы высказать Каролине все, что думает по этому поводу.
Вообще-то Шарль старался без крайней нужды не переступать порога родительского дома, где все казалось ему нарочитым, показушным и выспренним. Но сегодня, когда коридорный принес в гостиничный номер бумаги, доставленные из суда, с уведомлением о принятом относительно его решении, Шарль тут же кинулся к ней. И ему было все равно, дома ее муж или нет. Теперь, после стольких унижений и придирок, Шарль давно уже перестал называть Опика «папа», а величал не иначе, как «муж моей матери». Опик также ничего, кроме неприязни, к пасынку не испытывал, и Каролина металась между мужем и сыном, словно меж двух огней. Она повернула к Шарлю еще красивое бледное лицо с залегшими под глазами тенями и устало проговорила:
