Артур потихоньку, не говоря об этом даже Петровичу, отрабатывал варианты одиночного отступления — помня, что «Боливар не выдержит двоих». Скупал поддельные паспорта, хранил их в тайном сейфе, как и пластиковые карточки западных банков. Но все-таки надеялся, что уезжать навсегда из России ему не придется. Слишком он тут тепло устроился, слишком роскошно…
Как-то он «помиловал» старого дворянина, живущего в одиночку в трехкомнатной квартире. То есть поначалу Артур уже нацелился и его отправить к праотцам, но тот стал показывать риэлтору фотографии девятнадцатого века, какие-то изящные безделушки. А потом достал из ящика письменного стола… генеалогическое древо! Почти такой же длинный свиток, какой был и у самого Князева. Стали рассматривать документ, обсуждать перспективы возрождения дворянского сословия… Вот тогда-то Артур решил не трогать этого забавного старика — плюнул на это дело. Помиловал и даже стал иногда навещать старого дворянина. К полному недоумению команды — они уже было настроились срубить здесь бабок, а шеф что-то затупил! Дал приказ не трогать этого дядьку и вообще — выкинуть из головы этот адрес… Поворчали, но отступили, решив не ссориться с шефом.
Иногда Князев мог быть крайне вспыльчивым и жестким, уж это они усвоили хорошо. Артуру же, конечно, нравился сам факт, что он один решает: кому из потенциальных покойников можно все-таки, в виде исключения, оставить жизнь. Он все больше и больше проникался мыслью, что выполняет некую миссию справедливости…
«Мерседес» Князева остановился резко, как вкопанный.
— Что это? — удивленно спросил шефа Петрович.
— А, черт, я и забыл! — присмотревшись к происходящему на Тверской, хмыкнул Артур. — Улица перекрыта до вечера. Сегодня же шестое июня — день рождения Пушкина. Гуляния всякие, видишь?
— Ну ладно, я знаю, как мы поедем… — Петрович хотел было уже свернуть на Бронную, но Артур жестом остановил его:
— Да не спеши ты! Пошли посмотрим, что творится. Развеемся маленько, а то голова уже распухла от дел.
Петрович почесал в бороде и пожал плечами — а чего, в самом деле, пошли! Дверцы «Мерседеса» хлопнули, пикнула сигнализация, и двухметровый блондин со своим бородатым спутником не спеша двинулись к месту народных гуляний. Петрович успел переодеться — теперь на нем была не черная рубашка (все-таки на ней остались следы крови), а футболка, но тоже черною цвета.
— Видишь, что такое поэзия? — неожиданно спросил Горохова Артур. — Когда центр города, причем Москвы, перекрывают ради такого вот юбилея, поневоле задумаешься. А мы с тобой чем занимаемся? Людей губим… Подохнем — и добрым словом никто не помянет. Во как жизнь устроена, Петрович!
