«Не горюй, Игнатьевна, все там будем, — утешал соседку Николай, — ты хоть не одна осталась. У вас-то с Семеном дети есть, внуки. Это я один, ну не дал нам Бог деток. Да-а…»
Думал Николай Виноградов: мол, ничего, все образуется, все по-прежнему пойдет — он вернется к своему станку на машиностроительном заводе, где всю жизнь проработал, кроме военных лет, забудется в работе, успокоится. Дальше будем жить, ничего…
Так он ни на ком и не женился после Сони. Были, конечно, какие-то женщины потом в его жизни, но ничего с ними в итоге не сложилось. Да и годы уже сказывались: вон Игнатьевна — тоже вдовствует, тоже, наверное, решила, как и Николай, что надо свой век доживать так, как вышло. Пусть и не очень-то складно получилось, а уже все — ничего не поправишь, не изменишь. Где-то далеко в прошлом остались любовные свидания, гулянки с друзьями и подругами, молодость и красота.
Вот тебе и жизнь человеческая — пролетела и не воротишь! Сколько всего было: и война, и голод, и разруха, и восстановление страны, и работа, работа, работа. Ну и, конечно, личная жизнь — первые цветы для Сони, первое свидание, их свадьба; потом — возвращение с фронта, радостные слезы и бесконечные объятия, поцелуи, ее тихая радость, что вернулся живым-невредимым.
А чего нажили-то? Квартира — это да, это понятно: еще не хватало, чтоб без квартиры жили! Ну телевизор — купили как-то черно-белый, так и стоит до сих пор, два раза ремонтированный. Шкафы старые, пара кроватей с железными сетками, табуретки — Семен постарался, сколотил им на юбилей. Радио — не работает давно. Да альбом старых пожелтевших фотографий… И все. Не накопили на достойную старость, не купили себе машину или там еще чего-то. Что есть, то есть. Ордена вот, полученные Николаем на фронте и после — за трудовые успехи.
Старику Виноградову уже перевалило за семьдесят. Что думает о жизни в таком возрасте человек? Иные открыто просят Бога: «Скорей бы Ты меня прибрал!» — тяжело ведь переносить все болезни, которые обрушиваются на человека под старость, да и вообще, видимо, надоедает все. Николай Тарасович не хотел им уподобляться, хотя и не осуждал таких стариков. Он их отлично понимал — и вместе с тем был склонен считать, что не время ему еще оставлять этот мир. Раз жив до сих пор — значит, так надо, значит, есть в том какой-то смысл.
Николай Тарасович рассуждал так: что ему искать смысл жизни, если его самое простое желание — насчет увеличения пенсии — никак не исполнится? Был бы он более общительным, более разговорчивым — может, и добился бы своего. А так — тьфу на это на все, себя не переломишь! Ходил он как-то по этому делу к чиновникам, но что-то помешало ему просить за себя. Гордость, что ли? Негоже ему, ветерану войны, ходить и упрашивать об одолжении. Игнатьевна, правда, добилась себе каких-то привилегий, так то — Игнатьевна! Шустрая она бабка, она может…
