— Какой сюрприз?! — всплеснула руками Фаризат. — Где мой дом?!
— Дом, дом, дом! — закричал Бола. — Что ты пристала к этому дому?! Взорвал я этот дом! Разве это был дом?! Развалюха, а не дом! Мы построим новый дом!
— Кто построит?! Ты?! Да ты не мог отремонтировать старый!
— Легче построить новый дом, чем отремонтировать старый!
По узким улочкам села бежал Беса, а за ним еще десяток детей.
— Ура! — кричал Беса, — мы будем строить новый дом! Новый дом! У нас будет новый дом!..
Орджоникидзе, 1975 год.
Тенгиз Абуладзе: «Вы знаете, о чем сценарий?»
По заведенной неизвестно кем, но непреложной традиции прошлых лет, первый фильм после окончания ВГИКа молодые выпускники должны были снимать под патронажем известного мастера. «Сюрприз» был первым художественным фильмом кинорежиссера Измаила Бурнацева, и по счастливому стечению обстоятельств художественным руководителем у него согласился быть Тенгиз Абуладзе. Именно в это время Тенгиз Евгеньевич получил Гран-при на фестивале фестивалей в Тегеране за «Мольбу». Позднее фильм станет частью трилогии, в которую войдут еще «Древо желаний» и «Покаяние».
Абуладзе — совершенно уникальный режиссер и человек, со своим неповторимым видением мира, и уже одна только возможность общения с мастером, входившим в те годы в пятерку лучших кинорежиссеров мира, была исключительной удачей.
Мы приехали в мае 1975 года в Тбилиси на студию «Грузия-фильм», и Абуладзе, бывший тогда руководителем одного из творческих объединений киностудии, устроил, как он сказал «осам», до трогательности теплый прием. Нас поразило, прежде всего, конечно, не изобилие накрытого специально для нас в его кабинете стола, а внимательное, почти отеческое отношение к двум никому не известным молодым людям. При этом и сам Тенгиз Евгеньевич, и все режиссеры, члены худсовета «Грузия-фильм», которых он пригласил на обсуждение трех привезенных нами киносценариев, (а среди них достаточно назвать хотя бы режиссера — постановщика «Отца солдата» Резо Чхеидзе), часто, и с видимым уважением, употребляли слово «осси». Меня лично это очень удивило. И удивляло до тех пор, пока уже при расставании (за очередным застольем!) Абуладзе не предложил тост за великого осетина. Очевидно, на моем лице непроизвольно отразилось смущение, ибо я действительно не понял в тот момент о каком великом осетине идет речь, и Абуладзе исключительно для меня, несмышленыша, добавил, — «За Сталина!». Я вспомнил этот эпизод только для того, чтобы засвидетельствовать — признанный мастер относился к Сталину не так однозначно, как пытались представить кинокритики много позже, после «Покаяния».
