– Ты про мужа, что ли? – наконец догадался он и полез в карман за платком. – А ты как хотела? Двадцать лет конфетно-букетного периода? Кто ж такое выдержит!
– Да, было все, и конфеты, и подарки, я не об этом!
– И я не об этом, – вздохнул он, понимая, что слов не подобрать. – Невозможно через весь брак пронести любовную лихорадку. Проходит она, любовь-то!
– У меня не прошла! – пожаловалась она и спрятала мокрое лицо в платок.
– В этом твое горе, – глухо сказал он и погладил ее по голове, как маленькую. – Должна была пройти, а у тебя не прошла. Когда проходит – легче. И измены, и раздражение, и разные проблемы совсем по-другому воспринимаются. А ты вон, болеешь сколько лет. Как с открытой раной живешь.
– Любовь – это болезнь? – усмехнулась она и посмотрела на него несчастными глазами. – А по мне, так лучше бы он тоже любил, и ничего бы плохого с нами не случилось.
– Все вы бабы эгоистки! – Он хмыкнул и прижал ее голову к груди. – Больше нам делать нечего, с вашей любовью маяться.
– С ней не надо маяться, – всхлипывала она. – Мы же были счастливы, были…
– Были, наверное, – с некоторым сомнением ответил хозяин и крепче прижал ее к себе. – А теперь тебе пора начинать жить. Сколько можно реветь о том, чего уже не будет.
– Ничего не будет?
– Откуда мне знать, – нахмурился он и зацепился взглядом за серебристое облако, ползущее с юга. – Может, ты еще замуж выйдешь и детей нарожаешь.
– Не выйду и не нарожаю, – возразила Маруся и подняла голову, вытирая щеки.
– Хватит уже со мной спорить! Этого ты не можешь знать. И никто не может. Начни жить, как нормальные люди, а там видно будет, – едва заметно вздохнул он и встряхнулся, как попавший под дождь пес. – В общем, я зашел сказать, что уезжаю до осени, Маша. Дела у меня, будь они неладны. А ты дождись меня, не делай глупостей. Обещаешь?
– Каких глупостей? – тихо спросила она, ничего не обещая, но готовая к любым глупостям прямо сейчас, потому что от этого неуклюжего медведя, который то бросался в бой, то неведомо почему отступал и спасался бегством, исходило невероятное, настоящее человеческое тепло.
– Не провоцируй меня! – как-то слишком быстро догадался он и даже руки убрал, чтобы не искушаться. – Или хочешь поцеловать на прощанье?
Наверное, она что-то ответила, что-то такое, чего говорить не следовало, потому что он вдруг решился и сам поцеловал, а потом цыкнул на залаявшего Фильку и хлопнул дверью так, что под обоями в углу зашуршала штукатурка. Филька продолжал лаять, обернувшись к потрясенной хозяйке. Маруся села на кровать, потрогала губы со следами его поцелуя и запоздало вспыхнула краской стыда. Филька запрыгнул на одеяло и рухнул рядом, привалившись теплым боком.
