Уже несколько дней стоит здесь, в Медном, наша бригада, сделав это село своей опорной базой. После конных бросков за десятки километров в день, после жарких схваток с антоновцами наступило затишье. И все мы, от комбрига до рядового кавалериста, понимали, чувствовали, что это — временное затишье. Последние, решительные схватки с уцелевшими бандами были еще впереди.
Настроение у здешних жителей — подавленное, настороженное, даже недружелюбное. Уж очень много лиха хлебнули они в последние дни! Перед самым нашим приходом в Медное нагрянули антоновцы вместе с «партийными деятелями» — эсерами. Проводя «мобилизацию», они приказали высечь публично, при всем народе, нескольких крестьян. Такая «агитация» возымела действие, и часть мужиков, среди которых были и бедняки, вынуждены были уйти в антоновские «полки».
Другие ушли добровольцами в красноармейские части, боровшиеся против бандитов в Тамбовской губернии. Остались старики да старухи с их невеселыми думами, да женщины с малыми детьми.
Как и всегда, время передышки котовцы даром не теряли. Полковой комиссар А. Муравьев и другие политработники и командиры беседовали с крестьянами, разъясняли им политику нашей власти в деревне, «расчищали» их сознание от антоновской лжи, клеветы и демагогии. Антоновцы, например, уверяли крестьян, что продналог, недавно введенный Советской властью, хуже всякой продразверстки.
— Уж и не знаем теперь — кому верить? — разводили руками жители Медного, когда мы начинали с ними разговоры «о текущем моменте».
Мы читали вслух «Правду», «Известия» и доносили до крестьян высказывания В. И. Ленина, говорили о том, что по распоряжению Ильича продразверстка в Тамбовской губернии отменена досрочно, еще в феврале текущего года. Крестьяне благодарили котовцев за добрые вести и душевное слово, становились более откровенными с нами.
— А вот, батюшка, у меня сынок-то ушел. К этим самым… как их называют-то?.. К партизанам ушел… Так что же теперь с ним будет-то?..
— Что будет?.. Ничего не будет, если с повинной придет… Вот вы, как мать, и скажите ему, пусть добровольно сдается, и с оружием.
И сдавались, приходили с повинной. Но в селе оставаться боялись: бандитская месть страшила их. Просили зачислить их бойцами в нашу бригаду.
Так протекали дни передышки…
Но вот однажды около полудня на улице показался всадник. Он мчался во весь опор на сером, вспененном коне, поднимая за собой густые клубы пыли. Возле двухэтажного бревенчатого дома, где разместился штаб бригады, всадник круто осадил лошадь, спрыгнул на землю, привязал коня к перилам крыльца и протопал по ступенькам. Перед дверью он на секунду задержался, снял фуражку, заглянул в нее и, снова надев, вошел в штаб.
