- Ты идти-то можешь?
- В-вполне. И даже лучше тебя. Но не хочу!
- И что с тобой делать?
- Тащить!
- За руки или за ноги?
- На руках, дурак!
- Значит, за руки.
- Вот и надейся на товарища, - буркнула она, неуверенно шагая рядом. - Выкинут в мусоропровод, и дело с концом. А я, между прочим, хочу покушать.
- Да и я, пожалуй, не откажусь... Внутривенным кормлением желудок не обмануть.
Так, в вялой пикировке, добрались они сперва до столовой, а потом и до душевых. Экзекуторы вокруг выглядели чужими. Они и стали чужими - в какой-то степени, изменившись после первого погружения. Куда меньше разговоров, куда меньше смеха и шуток - лица посерьёзнели и осунулись. Римму и самому не слишком хотелось общества, но, как ни парадоксально, в то же время он ощущал странное одиночество, и раздражающее внимание Юли Шейд неожиданно показалось успокаивающим и даже родным. Развалившись на своих кроватях, обсуждая детали учебного боя, было проще ни о чём не думать и ничего не анализировать - а эти бичи человеческие, притаившись где-то рядом, только и ждали, когда Римм окажется один. К следующему утру гнетущее чувство почти прошло, и тут-то за них взялись доктора.
***
Где-то позади, куда никак нельзя было обернуться, звучала флейта. Её звучание больше не было сладостным: резкие взвизги резали, словно пила, но невозможно заставить замолчать то, чего не видишь - а серый туман, наплывавший со всех сторон, позволяет видеть только себя. Зато отстроившись, игнорируя дьявольскую флейту, можно услышать голоса - и чем сильнее в них вслушиваешься, тем громче звучат они и тем дальше отступает болезненная музыка, только нельзя ни на мгновение ослабить контроль - иначе всё повторится, а голоса не замолкают, не ждут. Совсем немного усилий, кажется, что вот-вот станут они совершенно отчётливы, различимы, но всё время остаётся барьер, преграда, не дающая понять смысл произносимого, ускользающий, как пушинка из рук. И постепенно, медленно-медленно, голоса сливаются в общий ритм, в единый, могучий шелест безбрежного океана.
- Здравствуй, маленький человек, - шуршит он миллионами гладких камней, покрывающих раскинувшийся на сколько хватает глаз берег. - Что ты видишь?
Но Римм уже не тот, что был раньше, и "я" у него гораздо твёрже - оно знает, что если тебе задают вопрос, то отвечать или нет - выбираешь ты.
- Я вижу океан, который говорит со мной. А значит, я сплю.
И пропадает странное наваждение, и снова слышатся голоса. Требовательные, настойчивые, зовущие - пытаются они пробиться сквозь странную глухоту, но не прорвать им саван тумана, не достичь чужого сознания - да и нужно ли их услышать? Что они поведают из своей необъятной дали? Кто сказал, что это так важно?
