Городок Мюзун, в этот день как вымер, и было почему… Сегодня на главной площади казнили сразу троих осужденных, и в том числе колдуна, прямо как во времена охоты на ведьм и весь народ был там. Правда в качестве орудия казни применялся не костер, а присвоенная доктором Гильотеном, Шотландская Дева. И хотя жители Мюзуна были добрыми католиками, но радости на их лицах не было, так как и мэр, и судья и жертва колдуна, были «синими»*, единственно что несколько радовало, что и колдун был «синий», мелкий Парижский торговец, некий Дюкло.
Камера смертника была большой и светлой и в кувшине была не вода, а вполне приличное вино, но по понятным причинам, все это ни сколько не радовало узника. Князь Голицин, а это был никто иной, как он, лишний раз проклял своё чувство юмора. Он вез из Нанта срочный пакет, доставленный с Острова* контрабандистами, и в Мюзуне в городской гостинице, его должен был ждать связник, но по ряду причин князь прибыл раньше условленного срока, и на второй день ожидания, за столик к князю подсел некий апоплексически румяный месье в партикулярном платье и стал заводить разговоры на щекотливые политические темы и князь, вспомнив кадетские шутки, демонстративно прикурил сигару от пальца, румяный визави побледнел, резко откинулся на спинку стула и вместе с ним упал на пол, откуда уже не поднялся. Это оказался вновь назначенный начальник местной полиции, с пола он уже не поднялся. В зале находился патруль жандармерии и князя немедленно арестовали и препроводили в присутствие, а на другой день по роковой случайности, в Мюзон прибыла выездная сессия суда из департамента, тут ждали суда двое старых соратников Каудаля*, которые так и не сложили оружие и продолжили террор против местных чиновников, так что торговец Дюкло, обвиненный в том, что путем не существующего колдовства и научного гипноза, убил префекта полиции города Мюзон, пошел на гильотину в комплекте с шуанами.
Князь еще раз обвел глазами свое узилище, это было полукруглое помещение на предпоследнем этаже донжона ратуши, с двумя окнцами под потолком, дававшими впрочем нормальное освещение, но забранными тройным рядом решёток. Еду приносили из трактира, её оплачивал для всех сидельцев маркиз Ла Фудр (так называл себя осужденный аристократ из соседней камеры) и уже второй день её приносил не увалень с лицом дегенерата, а кряжистая девица с широким веснушчатым лицом, большим носом картошкой, двумя огромными родинками, шепелявым голосом и странно знакомыми глазами. Кстати после её появления, охрана стала вести себя с пленником гораздо предупредительнее, а капрал однажды прошептал, что его милость пусть не держит зла, ибо люди тут подневольные.
