Вечером Сергей Львович принимает своего литературного друга — Карамзина. Юноша, вернувшийся в 1790 году из чужих краев преисполненным восхищения перед образами Фиеско и Вильгельма Телля, успел преобразиться в писателя-консерватора. Карамзину под сорок, лицо его, обрамленное темными бакенбардами, стало суше и строже, жест сдержаннее и увереннее. Пронзительные, умные глаза по-прежнему вспыхивают в момент воодушевленного рассказа, но уже нередко отсвечивают иронией.
Вольнолюбивость его ранних увлечений (он решался в последние годы Екатерины высказывать сочувствие Робеспьеру) сменилась преданностью всем освященным авторитетам. Недавно в своем «Вестнике Европы» он приветствовал Бонапарта за то, что тот «умертвил чудовище революции». С тех пор Первый консул успел стать французским императором и угрожал всем европейским монархиям.
Это закрепило новое направление карамзинской мысли и обратило ее к отечественным преданиям. Вчерашний культурный космополит, чтивший высшее общечеловеческое начало, занят теперь проблемой воинствующего патриотизма, выраженного в новой формуле «народной гордости». Безбрежным далям мировой поэзии, с ее соблазнами и бурями, он предпочитает четко отмежеванную национальными границами почву родного прошлого; от исторической беллетристики он переходит к осуществлению огромного замысла истории государства Российского. Он уже не поэт, не редактор, не новеллист — для друзей он «постригся в историки», для света носит старинный титул Расина и Буало — торжественное звание историографа.
Карамзин всегда любил оживленные литературные беседы, а с таким мастером разговора, каким по праву считался Сергей Львович, он мог просиживать целые вечера, с обычным для себя жаром и строгостью обсуждая текущие литературные явления. В то время только начинала по-настоящему разгораться борьба с противниками карамзинской реформы. Только в 1803 году вышло столь нашумевшее сочинение адмирала А. С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге», в котором европейской литературной ориентации, якобы исходящей из симпатий к французской революции, противопоставлялась традиция церковно-славянского языка, выражающего идеи православной церкви и самодержавной власти, филологическая проблема принимала острый политический характер, а возникающая литературная борьба первых славянофилов и западников получала чрезвычайное напряжение. К последней группе безоговорочно примкнули Пушкины.
Таким образом, тем для беседы Карамзина с Сергеем Львовичем было не мало. Но о чем бы ни говорили собеседники, они долго и весьма оживленно обменивались мнениями. Легкий диалог уступал временами место обстоятельному рассказу. Поднимаясь с кресел, выпрямляясь во весь свой крупный рост, Карамзин ораторствовал.
