Шумит, шуршит и шелестит
Шипучий вал, свой бег свершая.
Шершав шатучей влаги вид,
Вода морей, она чужая.
Не пролепечет ручейком
Ту сказку воркотливой няни,
В которой с чудом ты знаком,
Вступая в мир по светлой грани.
В воде морей и нет реки,
Хоть в Море все впадают реки.
А как шуршат нам тростники,
Когда полюбим мы – навеки,
Навеки милое лицо
Любовью расцветет в апреле,
И от души к душе кольцо
Перескользнет под стон свирели.
Но эта летопись была
В родной глуши лесного края,
Где гуд густой колокола
Качают, в помыслы вливая.
Где в каждый день наш входит звон,
Ласкает Божья близость храма,
И лики темные икон
Овиты дымкой фимиама.
Но эта летопись цвела
В краю, где в зимний сон тягучий
Внезапно входит вздох тепла,
Под мартовской лиловой тучей.
Где Благовещенье, – как дух
В полутелесной оболочке, –
От сердца к сердцу шепчет вслух:
«Дарите синие цветочки».
Где с выси солнечных зыбей
Нисходит тайна без названья, –
Где не стреляют голубей,
А нежно чтут их воркованье.
Но эта летопись была, –
Ее не предадим ущербу! –
Там, где, христосуясь, пчела
Целует золотую вербу.
И вот чужой мне Океан,
Хоть мною Океан любимый,
Ведет меня от южных стран
В родные северные дымы.
И я, смотря на пенный вал,
Молюсь, да вспрянет же Россия,
Чтоб конь Георгия заржал,
Топча поверженнаго Змия!
