И видят – только пред собою, так прямо, ну, сажени две,
И топчут хилыми ногами, как звери, все цветы в траве.
Сказав – как звери, я унизил – зверей, конечно, не людей,
Лишь меж зверей еще возможна – жизнь, яркость жизни, без теней.
О, человеки дней последних, вы надоели мне вконец.
Что между вас найти могу я, искатель кладов и сердец!
Вы даже прошлые эпохи наклейкой жалких слов своих
Лишили грозного величья, всех сил живых, размаха их.
Когда какой-нибудь ученый, сказать точнее – маньяк,
Беседовать о прошлом хочет, начнет он бормотанье так: –
То были дни Ихтиозавров, Плезиозавров… О, глупец!
Какие клички ты придумал! Дай не ярлык мне, – образец!
Дай мне почувствовать, что были пиры и хохот Вещества,
Когда не знали страсти – тюрем, и кров живых – была жива.
Ихтиозавры, Динозавры, и Птеродактили – суть бред,
Не бред Стихий, а лепет мозга, который замкнут в кабинет.
Но, если я скажу, что ящер влачился по земле как дом?
Был глыбистой летучей мышью, летел в надземности китом?
И мы при имени Дракона литературность ощутим: –
Кто он? То Дьявол – иль Созвездье – Китайский символ – смутный дым?
Но, если я скажу, что где-то многосаженный горный склон,
Восколебался, закачался, и двинулся – и был Дракон?
Лабораторная зачахлость! Ты смысл различья ощутил?
Иль нужно изъяснить понятней, что ты хромец, лишенный сил?
О, дни, когда был так несроден Литературе человек,
Что, если закрепить хотел он, что слышал от морей и рек,
Влагал он сложные понятья – в иероглифы, не в слова,
И панорама Неба, Мира в тех записях была жива.
То живопись была, слиянье зверей, людей, и птиц, в одно. –
Зачем, Изида, возле Сфинкса, под Солнцем быть мне не дано!
