Параллельно с сеансами Мэрилин продолжала запасаться различными успокаивающими средствами, которые получала у Энгельберта. Хотя Гринсон часто сталкивался с заболеваниями такого типа у своих клиентов — людей кино, — он не смог правильно оценить глубину и давность зависимости Мэрилин. Она начала принимать наркотические препараты еще во время первых проб в фильмах, в восемнадцать лет, после этого увеличила дозы и разнообразила диапазон — барбитураты, снотворные, амфетамины. Ни Гринсону, ни Энгельберту, ни впоследствии Уэкслеру не удалось отучить ее от лекарств. Джон Хьюстон скажет, когда она умрет: «Ее убил не Голливуд. Ее убили эти сволочи-врачи. Она сошла с ума от таблеток. Ее подсадили на пилюли».
Гринсон ни разу не рискнул поставить настоящий диагноз по поводу случая Мэрилин, которую лечил в течение тридцати месяцев. Он начал с того, что записал симптомы паранойи и депрессивной реакции. Коллеги из Психоаналитического общества Лос-Анджелеса пожимали плечами: «Он не понимает, что если пытаться лечить ее, принимая в семью, у нее всего лишь вновь оказывается перед глазами все то, чего у нее никогда не было, — семейный очаг; и то, чем она никогда не станет, — любимой дочерью своих родителей», — сказал один из них. Но все же, обмениваясь с ними своими наблюдениями за Мэрилин, Гринсон немного беспокоился.
— Разве я сейчас не нарушаю правила, не перехожу границы? — спросил он Уэкслера. — Этот случай для тебя. Я обнаружил признаки шизофрении. У нее было ужасное детство; не знаю, фантазии это или реальность, но она рассказывает о сексуальных злоупотреблениях, которые над ней совершались. (Единственное, в чем он был действительно уверен, так это в том, что имел дело с хрупкой психикой Мэрилин, которая может разрушиться в любой момент.) Я поступил так же, как с нашими шизофрениками: попытался выдвинуть на первый план потребности и психическую работу моей пациентки, а на второй — мои личные цели как терапевта. Я хотел дать ее словам и чувствам войти в меня. Мне следовало бы стать более прозрачным, ты так не думаешь?
— Нет, — ответил Уэкслер. — Наоборот, иди дальше по этому неортодоксальному пути. Нелепо считать, что психотерапевт, который молча сидит за спиной пациента, — это не личность, а экран, на который все проецируется. Не думаю, что пациенту понадобится много времени, чтобы понять, умный я или глупый. Если он обзовет меня сукиным сыном, не думаю, что в ответ на это можно просто сказать себе: это обращено к его отцу, а не ко мне. Может, я и вправду сукин сын. И еще, когда лично я ужинаю с пациентами, они все понимают, какой я человек. Идея, что нельзя иметь настоящих отношений с пациентами вне кабинета, мне представляется неразумной, несправедливой и просто глупой.
