Врач прервал ее:
— Здесь вы не на съемочной площадке и не на светской вечеринке. Вы знаете, что значит ваше опоздание? Оно значит: я не люблю вас, доктор Гринсон. Я не хочу вас видеть.
— Неправда, я люблю с вами встречаться, честное слово! — ответила Мэрилин детским голоском. — Я люблю с вами разговаривать, хоть мне и приходится отворачиваться, чтобы не чувствовать на себе ваш взгляд.
— Не ваши слова, а ваши поступки говорят: «Я вас не люблю».
Мэрилин замолчала. Она думала, что ее опоздания означают только одно: вы ждете меня. Вы меня любите. Вы ждете только меня. Вы любите меня, доктор, вы же знаете, что тот, кто любит, всегда ожидает другого.
После этого она больше никогда не опаздывала. Часто обедала прямо в машине, чтобы приехать вовремя. Она даже стала приходить раньше времени, на полчаса, затем на час. В итоге она так и не научилась приходить вовремя.
— Вот видите, вы сами не знаете, чего хотите, вы не знаете, который час, — сказал ей аналитик.
Он думал, что теперь слишком ранний ее приход означает: он здесь. Это вопрос времени. Но он здесь. Он мой. Он здесь.
Следующим летом, на одном напряженном сеансе, она рассказала аналитику, что на съемках «Неприкаянных» под руководством режиссера Джона Хьюстона ей пришлось сыграть сцену, в которой она отвергала предложения мужа помириться.
— Я все время застревала на короткой фразе: «Тебя здесь нет». Хьюстон разозлился, но Кларк Гейбл стал меня защищать: «Когда она здесь, она здесь. Она здесь вся. Она здесь и полностью готова работать». С тех пор, — сказала она аналитику, — это мое любимое выражение, когда я говорю о своих опытах с мужчинами: они-то редко бывают здесь.
В первый раз, когда Мэрилин уселась в кожаное кресло, похожее на кресло психоаналитика, она заметила большой письменный стол из темного дерева, на котором не было ни одной бумажки. Она предположила, что Гринсон пишет свои статьи в другом месте. Ее удивило, что нигде не было видно портрета Фрейда, украшавшего каждый кабинет в Беверли Хиллз и кабинеты ее предыдущих аналитиков. Но еще больше ее поразила большая картина с женщиной, сидящей спиной к зрителю и разглядывающей сад. Ее лица было не видно, но по нежным тонам освещения и одежды угадывалось спокойствие, которым она была проникнута. Ее сразу же восхитила спокойная и тихая красота этой просторной комнаты, защищенной от закатного света занавесками с геометрическим орнаментом в зеленых и коричневых тонах.
После нескольких сеансов в кабинете на Беверли Хиллз Гринсон предложил Мэрилин регулярно встречаться у него дома, чтобы не привлекать внимание общественности. Несколько странное предложение. Вход в его дом в Санта-Монике был с улицы, его семья жила вместе с ним. Дети, Джоан и Дэниэл, знали, что их отец принимает знаменитых клиентов, но были удивлены, когда узнали, что он изменил своим привычкам и отменил назначенные в кабинете встречи, чтобы принимать дома Мэрилин Монро. Заметив новую знаменитую пациентку, Джоан сразу же захотела с ней подружиться; вскоре отец попросил ее встречать Мэрилин, когда он опаздывает, и посоветовал иногда гулять вместе с ней. Аналитик так и не признал, что пригласить Мэрилин в дом, а затем сделать ее членом семьи было ошибкой в лечении. Позднее он скажет, что цель психоанализа — дать пациенту независимость мышления; но здесь он сделал прямо противоположное. «Сейчас я становлюсь ее единственным и неповторимым психотерапевтом», — гордо написал он Марианне Крис, к которой Мэрилин продолжала обращаться еще на протяжении года, когда бывала в Нью-Йорке. Когда он писал о Мэрилин, его почерк терял связность, словно он утрачивал контроль над собой.
