— Я хочу, чтобы мы расстались по-доброму, — продолжала она. — У нас, надеюсь, это получится.
Потом она объяснила, что имела разговор с отцом Джошуа, и они решили попробовать наладить былые отношения.
— Но он же бросил тебя!..
— А теперь хочет вернуться. Послушай, Субхаш, я знаю его уже двенадцать лет, он отец Джошуа. И ты не забывай: мне уже тридцать шесть!
— Ну а зачем сегодня надо было ехать сюда, если ты не хочешь больше со мной видеться?
— Я думала, тебе понравится эта поездка. Мы же вдвоем, без Джошуа, никогда нигде не бывали.
— Мне нравится Джошуа.
— Ты молод, и у тебя потом обязательно будут собственные дети. К тому же ты через несколько лет вернешься в Индию, сам это говорил.
Она поймала его в его же собственной паутине противоречий и сказала ему то, что он и так уже знал. В тот момент Субхаш почувствовал: он больше никогда не приедет к ней домой. И понял, зачем был нужен бинокль. Этот подарок символизировал их прощание.
Субхаш не мог винить ее, так как осознавал — это расставание, наверное, будет даже к лучшему. Осознавал и все равно злился на нее за то, что она приняла это решение самостоятельно.
— Но ведь мы можем остаться друзьями, Субхаш, — произнесла она.
На это он ответил ей, что наслушался уже достаточно и что не хочет остаться просто другом. Он сказал, что когда кораблик придет в Галилею, то дождется автобуса и поедет домой на нем. И он попросил ее больше никогда не звонить ему.
На кораблике они сидели отдельно. Субхаш достал из кармана письмо Удаяна и перечел снова. А потом разорвал его на мелкие клочки и выбросил в море.
Началась третья его осень в Род-Айленде. Осень 1971 года.
Опять листва на деревьях теряла хлорофилл, одевалась в другие цвета — во все оттенки желто-красного, навевавшие ему воспоминания о кайенском перце, куркуме и имбире, которые мать каждое утро толкла в ступке, чтобы приправить пищу.
Эти яркие краски становились все гуще и насыщенней, а потом листва начала жухнуть, трепетать на ветру, словно рой бабочек, и осыпаться.
А ему думалось о том, что в Калькутте сейчас снова наступил праздник Дурга-Пуджо. В начале пребывания в Америке Субхаша не угнетало отсутствие праздников, но сейчас отчаянно хотелось домой. Предыдущие два года он примерно в это время получал от родителей посылочку с подарками — национальные одежки, слишком тонкие для жизни в Род-Айленде, куски сандалового мыла, пачки дарджилингского чая.
Он представлял себе, как сейчас по Всеиндийскому радио целыми днями играет «Махалайя». Как в Толлиганге, в Калькутте и по всей Западной Бенгалии люди просыпаются ни свет ни заря, взывают к Дурге, спускающейся с небес на землю со своими четырьмя детьми.
