Тьма обладала и иным оружием. Доносившиеся из джунглей звуки, казалось, стали громче. Еще днем Каншелл видел не далее чем на несколько метров за линией деревьев. Стены возвели до наступления сумерек. Работа не требовала от него присутствия на укреплениях, поэтому он не видел джунглей вот уже несколько часов. Но когда в небе померкли последние огни, зовы и крики разом выросли в интенсивности и частоте. В этом он не сомневался. Каншелл с ужасом вслушивался в то, как вторящие друг другу рыки безостановочной войны принимают устрашающее подобие хора. Пифос пел, и песней его было смертоубийство.
Спальня сервов представляла собой большое прямоугольное строение у северной стены. После окончания строительной смены Каншелл прошел по внутреннему двору, где в резком освещении прожекторов его тень походила на зазубренное угловатое существо. Подходя к двери, он замедлился. Рядом с ней на земле сидела Агнес Танаура. Женщина всматривалась в пустоту неба. Этой ночью в ее лице не было ничего красивого. Она выглядела встревоженной.
Танаура опустила глаза и посмотрела на Каншелла. Должно быть, она заметила его неохотную походку, потому что сказала:
— Сегодня я не стану поучать тебя Йерун. Не здесь.
— Боишься, что тебя поймают? — он был не в самом добром расположении духа. Но тяжесть ночи давила на него, крики из джунглей походили на укусы по его психике. Насмешки над Танаурой были не более чем пустой бравадой.
— Нет, — ответила она, не клюнув на приманку. Либо женщина разгадала ее, либо же она ее не заботила. — Этой ночью мне потребуется вся моя вера, — сказала она. — Мне жаль.
Ей было искренне стыдно.
— Не стоит, — произнес Йерун, ощутив прилив собственного стыда. — Будь сильной, — добавил он, не вполне уверенный, зачем это сказал, но ответив на нужду женщины в солидарности. Смущенный, нервничающий, он избегал смотреть на Танауру, пока входил в казармы. Внутри была единственная комната с рядами кроватей высотою в пять коек. Каншелл пошел между ними, следуя за тусклыми люмополосами на полу, чтоб добраться до своего места в самом конце зала. Большинство других коек были заняты. В спальне царила гробовая тишина, и от этого безмолвия у него мурашки бежали по коже. Никто не храпел. Каждый серв, мимо которого он проходил, лежал неподвижно, не смыкая глаз. Дыхание, которое слышал Каншелл, было слабым, нерешительным. Его окружали люди, которые наблюдали, ждали, пытались расслышать. Их попытки были заразительными. Когда он взобрался по лесенке на верхнюю койку и лег, то также начал прислушиваться.
