Мудрец под конец жизни понимает, что смерть страшна только со стороны, для близких людей, но для себя смерти нет, и сам человек в себе, как родится бессмертным, так и уходит от нас, и призрак смерти похож на кнут погонщика, на рабов в лучшем рабочем возрасте.
Творчество состоит в том, чтобы умереть для себя и найтись или возродиться в чем-то другом. Тут и думать-то особенно нечего, стоит только поглядеть на все живое в природе и понять: все живое – зверь, птица, дерево, трава – умирает для себя, чтобы воскреснуть в другом.
Из этого не выходит, чтобы человек превращался в животное или брал себе с него пример.
У человека есть своя человеческая область, где он умирает и возрождается. Эта область – его человеческое творчество или его собственный путь к бессмертию.
Если бы это знать на каждом месте и во всякое время, то нечего бы было нам бояться смерти. Есть две реальности – одна, что после нас остается, другая – к чему мы стремимся. Умирая, мы оставляем сделанное и недоделанное и остаемся с тем, к чему стремимся.
В этом смысле каждый художник много раз в жизни своей умирает и возрождается: произведение его остается, а другая реальность, стремление, вновь воплощается.
* * *
Пригвожденный жук. Большой навозный, с черным отливом, жук пустился летать по прямой, развивая большую скорость. С разлету он напоролся на колючую проволоку. Он остался на проволоке, умоляя всеми лапами о помощи. Я снял его и, отпуская, сказал: «Не летай, дурак, напрямик».
Начинаю только теперь понимать Чехова, что он тоже, как майский жук, летел и, как человеческий ракетный снаряд, ударял по неподвижному воздуху старого мира.
У нас только теперь, когда видишь уцелевшую барыню в старомодной шляпе или что-нибудь из старого мира, по-чеховски сжимается сердце тоской.
У него же это было и тогда, и в этой тоске он летел вперед, и этим он был тоже пророком, хотя не прорек ничего.
Я понимаю, что жизненные силы, выходя из темной утробы земли, движутся к свету в пространство бессмертия. И майский жук тоже, вырываясь из тьмы, летит. Но вот он сразу с разлету наткнулся в саду на колючую проволоку и теперь напрасно шевелит всеми своими ножками, собирается с духом, пуская с гуденьем в ход все свои крылышки. Майский жук, назначенный к полету в бессмертие, теперь сидит на гвозде.
Если бы было все благополучно в природе, то зачем бы жуку в его брачном полете быть пронзенным колючкой? Другой пролетающий жук не придает этому значения и летит, как бессмертный, но человек, проходящий по дороге, рассеянно взглядом попав на жука, вдруг остановился, задумался, осторожно и мягко его сжал двумя пальцами, снял с колючки, подбросил высоко в воздух и, когда жук улетел, – улыбнулся.
