Впослѣдствіи, во время многихъ безпокойныхъ дней, бывало ляжешь для отдыха, возьмешь книгу, статуты или словарь, и только удивляешься, почему буквы прыгаютъ.
Кондукторъ сказалъ, что съ первой станціи онъ вышлетъ сюда сторожа приберечь оставленныя нами сумки, и съ этимъ мы покатили дальше.
Начинало разсвѣтать; проснувшись, мы съ наслажденіемъ потягивались и смотрѣли въ окно далеко на востокъ, бросая туда взглядъ полный надежды, плохо обращая вниманіе на широкое пространство полянъ вблизи насъ, покрытыхъ росой и расходящимся тумакомъ. Наслажденіе наше было полное, оно доходило до какого-то неистоваго восторга. Карета продолжала катиться быстро, лошади шли крупною рысью, вѣтерокъ развѣвалъ шторы и смѣшно раздувалъ висѣвшее наше платье; люлька нѣжно покачивалась, стукъ лошадиныхъ копытъ, щелканье кнута и гиканіе кучера были положительно музыкальны; убѣгающая почва, мелькающія деревья, казалось, безмолвно привѣтствовали насъ и съ любопытствомъ, и съ завистью провожали; такъ лежали мы въ тиши и спокойствіи и мысленно сравнивали теперешнее наше удовлетворенное чувство съ прежней утомительной городской жизнью; тогда-то мы поняли, что существуетъ только одно полное и совершенное счастіе на этой землѣ, и мы его достигли.
Позавтракавъ на одной изъ станцій, названіе которой я забылъ, мы втроемъ усѣлись на сидѣніе за кучеромъ и временно уступили нашу постель кондуктору.
Вскорѣ я снова сталъ дремать и легъ внизъ лицомъ на верхушку дилижанса, держась за тонкіе, желѣзные прутики, и такъ проспалъ около часу или болѣе. Судя по этому, каждый пойметъ, насколько безподобны тамошнія дороги. Спящій человѣкъ невольно схватится сильно за прутики во время толчка, но когда экипажъ вашъ равномѣрно покачивается, онъ этого, конечно, не сдѣлаетъ.
Кучера и кондуктора частенько засыпаютъ на своихъ козлахъ минутъ на 30 или на 40 при весьма быстрой ѣздѣ, восемь или десять миль въ часъ; я самъ это видѣлъ не однажды. Опасности они никакой не подвергаются; повторяю, спящій человѣкъ непремѣнно схватится за прутики, если карета покачнется. Люди эти все рабочіе, они сильно утомляются и имъ нѣтъ возможности удержаться отъ сна.
Вскорѣ проѣхали мы Мерисвилль, Бигъ-Блу и Литлъ-Сэнди; проѣхавъ еще одну милю, мы добрались до Небраска, а потомъ и до Бигъ-Сэнди, ровно сто восемьдесятъ миль отъ Сентъ-Жозефъ.
При заходѣ солнца мы въ первый разъ увидали животное, весьма обыкновенное здѣсь и извѣстное во всей окружности, отъ самаго Канзаса до Тихаго океана, подъ названіемъ «оселъ-кроликъ». Прозвище дано ему мѣткое. Онъ такой же, какъ и всѣ кролики, но только въ полтора раза больше, ноги его длиннѣе, пропорціонально его величинѣ, уши безобразно большія и едва ли найдутся подобныя у другого существа, кромѣ какъ у осла-кролика. Когда онъ сидитъ смирно, какъ бы задумавшись и своихъ грѣхахъ, или разсѣянно смотритъ, не подозрѣвая никакой опасности, его величественныя уши выступаютъ весьма высоко, но звукъ ломанной вѣтки можетъ напугать его до смерти, и тогда онъ, осторожно опустивъ назадъ свои уши, стремительно бѣжитъ домой. Все, что въ эту минуту видно отъ него, это его длинное, сѣрое туловище, вытянутое въ струнку и быстро мчащееся сквозь низкіе шалфейные кусты съ поднятой головой, съ глазами, устремленными впередъ, и только слегка спущенными назадъ ушами, такъ что по нимъ видно, гдѣ находится животное.
