Кайотъ поспѣшитъ удалиться, легко покачиваясь со стороны на сторону своимъ обманчивымъ бѣгомъ и иногда черезъ плечо поглядывая на собаку, ехидно ей улыбается и тѣмъ возбуждаетъ въ ней всю энергію; собака еще ниже опускаетъ голову, еще больше вытягиваетъ шею и еще съ большею яростью устремляется на звѣря; вытянувъ хвостъ въ прямую палку, быстро забирая лапами, она отмѣчаетъ свой путь черезъ пустыню густымъ облакомъ пыли! Все время она бѣжитъ въ двадцати футахъ отъ кайота и недоумѣваетъ, почему не можетъ достичь его, и этимъ раздражается до того, что дѣлается, какъ бѣшеная, а кайотъ между тѣмъ, не мѣняя своего бѣга, спокойный и не уставая, продолжаетъ ей улыбаться. Раздраженная собака видитъ, наконецъ, какъ постыдно она обманута этимъ звѣремъ и его гнуснымъ спокойнымъ бѣгомъ, она начинаетъ чувствовать утомленіе, но замѣчаетъ, что если кайотъ не уменьшитъ своего шага, то онъ убѣжитъ отъ нея; тогда собака, почти полусбѣсившаяся, собираетъ послѣднія силы свои и, визжа и воя, еще сильнѣе поднимаетъ лапами пыль, чтобы съ отчаянной энергіей наброситься на врага. Незамѣтнымъ образомъ удалилась собака мили на двѣ отъ своего хозяина, и когда кайотъ замѣчаетъ ея усталость, то дикая надежда свѣтится въ его глазахъ; онъ оборачивается къ собакѣ, кротко ей улыбается въ послѣдній разъ, какъ бы желая сказать: «Ну, извини, придется мнѣ тебя покинуть — дѣло не терпитъ и не могу я цѣлый день дурачиться», съ этимъ вдругъ слышится порывистый шумъ, внезапный трескъ, и собака оказывается одна среди обширной пустыни! Сначала она недоумѣваетъ, останавливается и озирается кругомъ; влѣзаетъ на ближайшій песочный холмъ, устремляетъ свой взоръ вдаль, задумчиво встряхиваетъ головой, тихо поворачивается и бѣжитъ обратно, смиренно, чувствуя себя виноватой, какъ бы стыдясь своего поведенія, и почти около недѣли ходитъ съ поджатымъ хвостомъ; и даже черезъ годъ послѣ этого, какъ бы ни травили ее на кайота, она только вскинетъ взглядомъ по направленію звѣря, не обнаруживая никакого волненія, какъ бы сказавъ себѣ: «Будетъ, довольно, знаю, что меня ожидаетъ».
Кайотъ живетъ преимущественно въ самыхъ отдаленныхъ и безлюдныхъ степяхъ, тамъ, гдѣ пріютились ящерицы, оселъ-кроликъ, вороны; онъ всегда во всемъ нуждается, никогда не обезпеченъ пищей и съ трудомъ добываетъ ее. Онъ питается почти что одною падалью воловъ, муловъ и лошадей, случайно околѣвшихъ по пути, павшихъ птицъ и по временамъ выброшенными объѣдками проѣзжихъ бѣлыхъ людей, которые, вѣроятно, въ состояніи были ѣсть лучшую пищу, чѣмъ ветчина, предназначенная для войска. Кайотъ съѣдаетъ все, что ему попадется, и этимъ сходственъ съ племенемъ индѣйцевъ, часто посѣщающемъ пустыни; эти тоже съѣдаютъ все, что попадется имъ на зубъ! Любопытный фактъ это племя, единственное, которое съ пріятностью ѣстъ нитро-глицеринъ, и если только не умретъ отъ него, то проситъ о повтореніи. Особенно плохо приходится степному кайоту, живущему за Скалистыми Горами, благодаря все тѣмъ же индѣйцамъ, которые также склонны и способны по запаху разыскать только-что павшаго вола; когда это случается, кайотъ удовлетворяется пока тѣмъ, что садится вблизи и наблюдаетъ за этими людьми, которые сдираютъ мясо, снимаютъ все съѣдомое и уносятъ съ собою. Тогда онъ и ожидающіе вороны набрасываются на остовъ и очищаютъ кости. Замѣчено, что кайотъ, зловѣщая птица и степные индѣйцы въ кровномъ родствѣ между собою, потому что живутъ въ одной и той же мѣстности, пустынной и безплодной, въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, ненавидя всѣхъ и съ нетерпѣніемъ ожидающіе возможности присутствовать на похоронахъ своихъ враговъ. Ему ничего не стоитъ пройти сто миль для завтрака, полтораста для обѣда, потому что онъ убѣжденъ, что между завтракомъ и обѣдомъ пройдетъ не менѣе трехъ, четырехъ дней, и потому ему безразлично или даже лучше странствовать и обозрѣвать окрестности, нежели, лежа на мѣстѣ, ничего не дѣлать и этимъ только обременять своихъ родителей.
