Я — бедный плотник, как Иосиф Назаретский. Нет у меня ни угломера, ни отвеса. Я отмеряю пальцем и прикидываю на глаз. Когда наступает вечер, я гляжу на свой труд, и мне он кажется не лишенным красоты. Я мечтаю уже о яслях, но Бог не осенил еще меня своею радостью.
Я не спешу. Примером мне служит дерево и плод деревьев. Наступает пора, когда вокруг живой сердцевины завязь распускает кругами все шире и шире свои кольца, когда дикое яблоко, взращенное солнцем и дождем, наливается, и его румяная мякоть набухает. Год примыкает к году, и осень, этот точный полировщик, наступает после знойного лета. Точно также нога ступает перед другой, чтобы увериться в надежности пути, и всем своим существом я следил за ходом неуклюжего рубанка, который шмыгал от конца к концу.
Ева в лунную пору сетовала на то, что доска никак не делается гладкой. Она стонала и ей хотелось, чтобы молоток сразу ударял дважды по тому месту, где был всего только один гвоздь. Она брала из моих рук мое незатейливое орудие, обрезала себе им пальцы, на мгновенье застывала в досаде, но вслед затем внезапно целовала меня в бороду, смеясь:
— Мне это было бы совсем под стать, если бы у меня была твоя сила.
Нет, милая, тебе не надо столько силы, тебе надо лишь душу, которая была бы всегда постоянна. Моя Ева — маленький больной ребенок, плачущий и напивающий песни. Бедный, одинокий в своем лесу человек покорно принимает равный для всех закон, в котором смысл жизни согласуется с самою жизнью. Он видит, как льет проливной дождь, и укрывается, ожидая лучей солнца. Приди же, милая супруга, с твоей нежной раной и твоим ласковым сердцем, внимавшим природе. Уже там, позади дубов, исчезают рога угрюмого месяца.
Рубанок впивается в дерево и скрипит, топор обтесывает доски, а молот выкликает жизнь, которая хочет родиться. Это — святое семейство орудие, которое знал предок. Каждое орудие создает ряд новых форм и служит показателем стадии работы, а все они вместе составляют дом, охраняющий себя от ненастья. Я устлал сначала кровлю ветвями, как дикарь свой шатер, а теперь посвящаю себя в искусство тех, что воздвигали себе прочные постройки. Мне показалось, я услышал чей-то голос:
— В тебе самом ты носишь форму твоего дома, и каждый из твоих пальцев создан по количеству той работы, которую ты производишь.
Ярусы улья растут друг над другом, муравейник уходит вглубь по бесчисленным ходам, но никто не учил пчелу строить ячейки, ни муравья — рыть свои галереи.
