Да, я был, по истине, диким выходцем из моего племени. Но, до того, как я упился в виноградник багряным хмелем, с какою жалобой блуждал я по лесам, словно маленькая раненая лисица! Бродил вокруг дома, испуская пронзительные крики. Называл ее — Жаний, и Адам не одолел еще преград. О, Боже, как мы с Евой ныне смеялись над этим. Однажды она мне откровенно призналась:
— Ты был сильный, и я тебя хотела. Почему не взял ты меня, как только я тебя узнала?
Это был невинный возглас тела. Она говорила согласно природе, но в это мгновенье я забыл, что здоровая девушка для пылкого юноши не безразлична. Жизнь наносит такую же рану в сердце расцветшей самки, как и в мускулистое чрево эфеба. Я был полон ярости и ревности, словно боялся, что кто-нибудь, пока я ждал услышать ее верховное желанье, придет в более ранний час утра, до меня.
— Ева! Ева! Скажи мне искренно, — никто другой не касался руками твоей груди?
Она взглянула на меня с удивлением:
— Уверяю тебя, я не понимаю, что ты хочешь сказать.
И под ее наивным, кротким взглядом мне стало стыдно. Почти лукаво я ей промолвил:
— Не храни от меня никакой тайны. Скажи, распустилась ли уже твоя грудь? Да, да, скажи мне не стыдясь.
Мое сердце стучало, как шаги смерти по ступеням лестницы.
— Прошло три ночи, мой друг, как она распустилась для тебя, и я обняла ее руками.
Любимая Ева, с какой невинностью призналась ты мне в этом, не сознавая, что грешила.
Если бы я спросил об этом городскую девушку, чтобы испытать ее, она отвернулась бы со смехом от меня. А ведь все тайком совершают это в час, когда по телу пробегает трепет, но хранят в секрете.
Мое сердце, ожидавшее прихода смерти, в тот же миг чудесным образом почувствовало облегчение. Радость моя взвилась, как шумный рой пчел после дождя.
И я безумно припал к ее нежным персям. Я говорил им, как участникам ее любви, как маленьким деткам — сестрам, которых она послала утолить мою жажду. Что! И ты, и ты, и оба вы вместе! Вы — трепещущие Евы — близнецы моей Евы!
Небывалое безумие охватило нас, пронеслась великая волна жизни. И снова мне казалось, что я ее не знал еще до этого дня. О Боже! Какой казалась ты мне, Ева, чистой и почти священной в твоей юной животной красоте, в не ведущем желании, пробудившем чувство в твоей груди. То было благовестием, дорогая Ева, то были шаги супруга, раздававшиеся на пути. И ныне я лежал у твоих ног, моля в своей душе у тебя прощенья, как за незаслуженное оскорбление! Даже если бы в тебе пробудилось чувство любви к другому, и ты ему принесла бы в жертву свою непорочную наготу, ты поступила бы только согласно с законом природы. И, мысля так, человек — ближе к истине, хотя он мог бы показаться слишком смелым, высказывая это своим обнаженным сердцем.
