делах, и звали его в народе кромешником и сыроядцем
[16]…
Дело было поздно ввечеру, когда прямо с дороги Суббота был отведен в великую палату, где в это время пировал с ближними людьми царь Иван Васильевич. Он сидел на высоком стольце,[17] а кругом великого стола, с ковшами и чарами в руках, тешились бояре и опричня. От многосвещного золотого паникадила, свешанного на цепях с потолка, было светло как днем. Среди палаты бились двое мужиков, и царь не отрывал от них горящего взора своих орлиных очей…
Афонька Вяземский [18] ввел к царю новгородского вожака медведей и скоморохов. Он поставил его у входа, а сам пошел и сел за столом на лавку.
Вот царь, видно натешившись, махнул рукой бойцам, и они проворно выбежали из палаты. Взор Ивана Васильевича скользнул по пирующим и перешел на Субботу. Тот рухнул на колени и земно ударил челом [19] и раз, и другой, и третий. В последний раз он припал к земле и в ожидании царского слова не поднимал головы.
— Поднимите его! — услыхал скоморох тихий, шелестящий голос.
Страшный удар в бок чьей-то ноги заставил наскоро вскинуться Субботу. Он поднялся и с удивлением осмотрелся: прямо перед ним стоял молодец писаной красоты, в парчовом роспашне [20] с алмазными пуговицами. Уперев руки в бока, он смотрел на него, как на пса, забежавшего в неугожее [21] место.
В то же время злой скрипучий смех послышался с высокого стольца. Царь откинул голову назад, и острая седая борода его тряслась, и сверкали каменья на островерхой шапке.
Дружным громким смехом ответно грянула на смех Ивана Васильевича вся палата, а сам милостивец и добродей скомороха, князь Афанасий Иванович Вяземский, закатывался пуще всех.
— Кто еси ты, человече? — всё еще смеясь, обратился царь к Субботе. — Какой земли и почто прибыл?
Новгородец опять упал на колени, но не бил челом, опасливо посматривая на стоящего рядом молодца. Тот тоже смотрел на него и улыбался.
Вяземский подошел к царскому стольцу, ударил челом и стал что-то тихо сказывать царю. Иван Васильевич слушал, пристально глядя на Субботу, а потом, указывая на него посохом, что-то молвил. Тогда Афонька приблизился к скомороху и с поклоном сказал ему громко, на всю палату:
— Суббота-ста! Указал тебе великий царь тешить его милость весельем скоморошьим со игрецы и медведи!
Обрадовался скоморох, заторопился. Он знал, — всего можно было ждать от Грозного царя: можно было, на место потехи, угодить в яму [22], а то и хуже. Бросился он на крыльцо, оттуда к своей ватаге, и через малое время вернулся с нею вместе. И ввалилась в просторную палату скоморошья челядь. Заскакали тонконогие козы, зазвенели гусельные струны под перстами слепцов, заиграли гудки и сопелки, и под гусельный звон заплясали с ревом грузные медведи. Ходуном заходили на столе чеканные кубки и братины
