— Мокран, сын Шаалалов, на кого ты меня оставил?
Он вскочил; что-то сдавливало ему грудь, в глазах стоял образ этой надменной гарпии с всклокоченными волосами, а в ушах слышались последние, бесконечно протяжные звуки последнего слова «оставил»: а… а… ви… и… и… л… Очнувшись, он облегченно вздохнул и с удовлетворением взглянул на пик Тамгут, временами выступавший из-под облаков. Мокран был как будто благодарен этому пику за то, что тот стоит на месте, одинокий и нагой, за то, что на нем ничего нет, за то, что он незыблем, неприступен и по-прежнему хранит облик, к которому Мокран привык с детских лет.
Он нащупал сумку, взял ее обеими руками, чтобы убедиться, что все еще находится в мире, где вещи не лишены плотности и веса. Потом вытер рукою лоб, по самую шею завернулся в бурнус и стал перебираться через завал. Идти было нелегко. Он то по колено проваливался в снег, то катился на несколько метров вниз вместе с камнем, на который думал было опереться. Оказавшись наконец по ту сторону завала, он стал яснее различать все кругом, но почувствовал невероятную усталость.
Мокран решил еще немного передохнуть, прежде чем снова пуститься в дорогу; он старался широко раскрывать глаза, чтобы не видеть ничего, кроме действительно существующего. Однако его вскоре опять стало клонить ко сну, и в ушах раздалась та же жалоба, но теперь голос звучал еще более сердито:
— Ведь я твоя жена.
Он поспешил открыть глаза. И опять только ветер ревел у него под ухом, врываясь в опустевшую сумку. Но Мокран уже выбился из сил. Взор его затуманился. Мысли путались. Теперь он уже не отличал Аази от той женщины, которая представлялась ему в забытьи. Он подобрал валявшуюся на дороге суковатую кедровую палку и стал торопливо карабкаться вверх. Пошел дождь, мелкий, частый; однако чуть погодя он прекратился.
Холод стал невыносимым. Мокран то и дело дышал на руки, чтобы отогреть их, но пальцы у него все-таки не сгибались. Порыв ветра закинул ему край бурнуса на голову. Он поскользнулся и ударился о скалу. Пытаясь ухватиться за нее, он ободрал себе руку; головой он сильно стукнулся обо что-то острое, на лбу появилась кровь, кожа над бровью была рассечена, рана болела и вспухла. Мокран на ходу беспрестанно прикладывал к ней окоченевшие руки. Острый кремень прорезал подошву его правого башмака, и теперь вода забиралась туда и хлюпала. А вокруг беспрерывно раздавался все тот же голос:
— Ведь я твоя жена…
Но Мокран уже не обращал на него внимания, он шел теперь быстрее, чтобы согреться, а главное оттого, что знал: резкое похолодание предвещает снег. Надо миновать перевал до того, как начнется метель, да и идти уже было недалеко. А о тех, с кем он расстался прошлой ночью близ Тала-Ганы, вовсе не думал.
