Избранное | страница 79



Я написал Менашу, чтобы он отпросился одновременно со мной. Соберутся Уали, Идир, может быть, и Меддур, ибо с тех пор, как в Италию стали отправлять все больше и больше войск, отпуск дают очень многим.

Мне хочется в последний раз побывать в Тазге, повидаться с отцом, с шейхом, с На-Гне, с Ку. Я во что бы то ни стало повидаюсь также с Аази, выскажу ей все, о чем так долго молчал, попрошу, чтобы она подождала меня, если мне суждено вернуться, не вечно же будет длиться война, а если не вернусь, то чтобы любила нашего ребенка, даже когда будет замужем за другим.

За другим? Я не хочу задерживаться на этой мысли, не могу с ней примириться.

Когда я думаю об этом, мой ум, мое сердце, мои нервы — все во мне начинает ныть; мне кажется, что посмертная ревность приподнимет плиту или землю, под которой я буду лежать, как только я узнаю, что какой-то другой мужчина… Нет, это немыслимо…

На этом обрываются записи Мокрана. Последние тридцать страниц плотной глянцевой бумаги остались незаполненными. На внутренней стороне переплета нарисован профиль болезненной женщины, под ним — берберское, понятное лишь немногим слово, и это, конечно, ее имя. Но история Мокрана у нас всем хорошо известна, и всякий может вам рассказать ее неожиданный конец.

* * *

В Алжире, где Мокран, Менаш и Меддур должны были встретиться, собралось множество отпускников.

Друзья сразу узнали, что на горе уже выпал первый снег, правда еще неглубокий, и что дорога в Талу в трех местах перекрыта обвалами. Снег угрожал завалить и остальные дороги.

Они решили добраться до Тазги через Мейо. Идти можно будет по Куилальскому перевалу; их уверяли, что даже на горе снежный покров не превышает десяти сантиметров и что к тому же снег почти везде уже растаял.

Итак, они отправились поездом до Мейо, а там некий Арезки предложил провезти их через перевал на своем грузовичке, который он тщательно прятал, боясь реквизиции. Согнувшись над рулем, Арезки разражался бранью всякий раз, как они попадали на ухаб и машину подбрасывало. Друзья жались друг к другу, чтобы согреться. Только Менаш, забившись в уголок, тихо мурлыкал какую-то печальную песню. Все молчали якобы оттого, что очень холодно, на самом же деле они с удовольствием прислушивались к его мелодичному голосу. Вскоре, однако, Арезки повернулся к ним и крикнул по-французски: «Черт побери, да заткнись же ты, певец!»

Дул сильный ветер, хлестал дождь, и слова шофера доносились до них обрывками — то оглушительно, то еле уловимо.