— Как видишь, они еще не ложились, — бросил Менаш притворно небрежным тоном.
— Как и мы.
Он взял меня под руку.
— Пойдем поспим немного в мечети, пока шейх не придет читать утреннюю молитву. Еще слишком рано, чтобы стучать в ворота и будить счастливых… а может быть, и слишком поздно, — добавил он, взглянув на окно Акли.
* * *
В день тимешрета Давда, возвратясь от источника, не сняла с себя праздничного наряда. Из-под черной бахромы платка выступали благородные линии ее профиля. Опускалась ночь. Разодетая словно для урара, она ждала его. Скоро она уедет, чемоданы уже уложены. Стены стояли голые, мебели не было, и это придавало дому вид покинутого жилища.
А Менаша скоро призовут, и кто знает, вернется ли он? Впрочем, теперь он стал спокойнее, сдержаннее. Его рассеянно-мечтательный взгляд больше не загорался то злобным, то страстным огоньком, как в былые дни.
Давда уже привыкла к его — порою безмолвному, порою настойчивому — поклонению, но оно по-прежнему радовало ее. Она сама удивлялась, чувствуя по вечерам все то же легкое опьянение, в котором каждый раз был какой-то новый оттенок. Она никак не могла привыкнуть к этой упорной страсти. Когда долго вдыхаешь какой-нибудь аромат, в конце концов перестаешь его замечать. А присутствие Менаша так и не стало ей безразличным, как все привычное. В тот вечер ее сердце, ее чувства, все ее существо готовы были принять его; она его ждала.
Было уже поздно. Менаш задерживался. Акли пошел к Меддуру, чтобы проститься с ним, и сказал, что вернется лишь к полуночи. Давда с трудом подавляла в себе растущее чувство досады. Что же он не приходит? Слышатся неспешные шаги, ворота медленно раскрываются, поскрипывая на петлях, тихо постукивает посох — это мой отец возвращается из мечети по окончании последней молитвы. А вдруг Менаш так и не придет? Это опасение было ей тем несноснее, что не на ком было сорвать злость…
— Не могу же я упрекнуть его за то, что он не пришел.
Ей захотелось убедить саму себя, что она приоделась только ради Акли, и она почти уверовала в это. И вдруг — шорох. Она вскочила. Шорох повторился еще и еще. Она посмотрела в ту сторону: об окно билась летучая мышь, ослепленная светом. Давда опять тяжело опустилась на кровать. Потом встала и начала ходить по комнате. При малейшем звуке она спешила отворить дверь, напустив на себя равнодушный вид. Все по-прежнему тихо. Давда вся дрожала и не могла взять себя в руки; это опоздание она воспринимала как измену, как удар по самолюбию. Однако ее неистребимый эгоизм вскоре взял верх, и когда она, высунувшись из окна, увидела Тазгу в нежных объятиях синеватой ночи, то стала поджидать Акли совершенно искренне и в полном убеждении, что никого другого и не ждала. Вдобавок ее начало клонить ко сну.
