.
Он заворчал, повернулся, чтобы посмотреть, кто его зовет, открыл слипавшиеся глаза и, увидев незнакомого парня, недовольно пробормотал:
— Чего тебе?
— Что ты здесь делаешь?
— Пошел ты!
— Посмотри на меня.
— Тоже красавец.
— Поднимайся и иди за мной.
— Не люблю шпиков, проваливай отсюда.
— Я не шпик… Я Уали, твой сын.
Белаид снова попробовал поднять на него тяжелый взгляд. Большой черноволосый парень, стоявший перед ним, не знал, куда девать свои руки. У него был вид крестьянина, которому неловко в праздничной одежде.
Перед помутневшим взором Белаида прошло туманное воспоминание о том дне, когда он покинул Талу. Черномазый, тщедушный, сопливый малыш цеплялся за его ноги, глотая слезы: то был Уали.
— Ну и чего ты хочешь?
— Увезти тебя.
— Сопляк! А куда?
— Домой.
— Я вот тебе сейчас покажу.
Белаид попробовал встать, но снова упал на скамью.
— Отведи меня к себе. Я только что приехал, и мне негде спать.
— А мне какое дело? Спи под мостами… как все босяки… ты и есть босяк…
Он начал кричать:
— Босяк! Пьянчужка! Гнусный пьянчужка… ты пьян… сам не знаешь, что говоришь… мерзость! — Он плюнул в сторону Уали, рукавом вытер губы. — Зачем ты сюда приехал? Это не твоя страна.
— Я приехал к тебе.
— Честное слово, вы за мной гоняетесь! Не можете без меня жить. Я вам нужен, как воздух, которым вы дышите!
Он помахал перед собой рукой, пытаясь изобразить воздух, но рука его снова бессильно упала. В голосе его вдруг зазвучала ярость:
— Ведь я для того и уехал, чтобы скрыться от вас, чтобы не слышать больше ваших голосов, не видеть ваших гнусных рож, не дышать одним воздухом с вами. — Внезапно он успокоился. — Сорок лет! Сорок лет я прожил с вами в Тале, барахтался в вашей грязи, вашей нищете, вашем дерьме. И вот однажды утром вы встали и начали искать меня, чтобы снова надеть мне на шею ярмо, и… не нашли меня… Пф-ф! Испарился!
Он угрюмо посмотрел на Уали.
— Ты мой сын?
— Да.
— Ты оставил дом, свою мать, братьев, друзей, врагов, чтобы приехать сюда?
— Дома нечего было есть.
Белаид сипло рассмеялся.
— За десять лет припев ваш не изменился.
— Это потому, что и песня все та же. А деньги, ты ведь поехал за ними?
— Нет! Я уехал потому, что вы мне надоели, уехал, чтобы скрыться от вас, чтобы не слышать больше нудного голоса твоей матери, слышишь? — нудного! Она приводила меня в отчаяние, когда без конца нудила: нет ячменя, масла, мыла, бурнусов для тебя, для твоих братьев, для меня, о себе она никогда не говорила. Я уехал, чтобы поискать другой припев.
