Речан только мялся с ноги на ногу, держась за лацканы пиджака. Речанова, ошеломленная увиденным, тщетно пыталась сохранить степенность и солидность, всякий раз, когда ей хотелось выразить что-то, она только смешно махала руками.
Волент Ланчарич был мужик ловкий и балагур. Бездействие и бедность, которые он изобразил прошлый раз, были просто симуляцией. Оказалось, что Кохари, бывший его мастер, много при бегстве за границу увезти не мог и Волент припрятал всю мебель и оборудование. Кое-что уволок в огромный погреб под домом, куда зимой набивали в опилки лед из реки, часть утвари вынес на чердак и закидал мусором, барахлом и сухим голубиным пометом. И когда Речан уехал за семьей, он взялся от скуки, хотя с долей нетерпения, красить квартиру, а покончив с этим, вынес мебель и всю утварь во двор, высушил, вычистил, вымыл, покрасил и поставил на прежние места. Все это доставляло ему огромную радость, будто на этот двор, где он вырос, возвращалась прежняя жизнь. По ночам он облазил на окрестных улицах брошенные дома самых богатых горожан и приволок все, чего не хватало в квартире, и все, что ему приглянулось.
Когда железнодорожник ушел и, удаляясь, смолк грохот его тележки по тротуару и пьяное пение, Волент, как будто только того и ждал, запер ворота и сделал знак удивленному Речану, чтобы тот следовал за ним.
Они пошли через двор и бойню в сад.
Вошли в комнатушку Волента в пристройке. Ланчарич без лишних слов оттащил в сторону кровать, свернул половик, потом бумагу. Речан хоть и начал догадываться, но тем не менее был просто ошеломлен, когда приказчик открыл люк. В выстланной и наскоро обитой крепью яме лежали штуки разных тканей, военная и гражданская обувь, кожи, шубы, швейные машинки марки «Лада», «Зингер» и «Пфафф», четыре радиоприемника, патефоны, дорогие вина, жестянки с табаком, автоматический проигрыватель с большим шершавым диском, ножи, мясорубки, ящики побольше и поменьше, полные дорогого стекла, лекарств, часов, приборов, фарфора, зажигалок, карандашей, бумаги, старых монет и в придачу ко всему две картины и большая хроматическая гармонь.
— Да ты богач, — прошептал мясник со стесненным сердцем. Ему было страшно, будто он узнал о тяжком преступлении. У него сразу вспотели ладони и сперло дыхание. В ушах гудело, он инстинктивно попятился от ямы, сам не зная, то ли он брезгует, то ли боится, что свалится вниз головой прямо на фарфор и стекло. «Этак еще изрежешься, — мелькнуло у него, — весь ведь изрежешься, хотя… может, мне от этого бы и полегчало».
