В первых страницах рассказа о путешествии капитана в рай особенно ярко отразились все эти особенности твэновского юмора, вся его свежесть, вытекающая из близости к реальной жизни.
Капитан, попав на небеса, развлекался тем, что обгонял кометы, точно пароходы. Сначала победы давались ему легко — «выходило так, словно комета — балластный поезд, а я — телеграфная депеша». Но затем, когда капитан выбрался за пределы нашей астрономической системы, рассказывает он, ему «начали попадаться кометы — мое почтение! У нас таких комет и в помине не бывало!
В одну ночь я мчался таким ровным ходом, подобравшись в струнку, с попутным ветром. Полагаю, я делал около миллиона миль в минуту, а то и больше, но уже никак не меньше, как заметил необычайно крупную комету румба на три в сторону от моего штирборта. По кормовым огням я рассчитал, что курс ее лежит на северо-северо-восток с половиною. Ну, она летела так близко к моему курсу, что я не хотел упустить случая;, вот я отклонился на румб, поправил штурвал и кинулся вслед». Капитан чувствует себя вполне как дома в космических сферах. Продолжая свое повествование (характерно, что Твэн применяет здесь монолог, выступает как подлинный юморист «границы» в роли рассказчика от первого лица), капитан говорит: «Ну-с, пропер я еще полтораста миллионов миль и поравнялся с плечом, как ты бы выразился. Чувствовал я себя довольно хорошо, должен тебе сказать; но тут я увидал палубного офицера, который подошел к борту и направил в мою сторону свою трубку. И сейчас же заорал:
— Эй, вы там, внизу! Встряхнитесь, ребята, встряхнитесь! Подбросьте в топки сто миллионов биллионов тонн серы!
— Есть, сэр!
— Свисти Вахту со штирборта! Все на палубу!
— Есть, сэр!
— Послать двести тысяч миллионов человек поднять бомбрамсели и трюмсели!
— Есть, сэр!
— Ставь лисели! Подымай паруса до последней тряпки! Оснащай корабль от штевня до штурвала!
— Есть, есть, сэр!
Через секунду я понял, Питерс, что нажил себе опасного противника. Меньше, чем через десять секунд комета представляла собою сверкающее облако раскаленной докрасна парусины. Она заняла все небо, так что ей конца-краю не видно было — точно она распухла и заняла собой все пространство: серный дым из топок — ну, никто не сумел бы описать ни того, как он клубился и расплывался в небесах, ни того, как он смердел. И никто не в силах был бы описать, как эта чудовищная посудина поддала ходу. И какой поднялся гвалт — тысячи боцманов свистели враз, экипаж, численностью в население сотни тысяч миров, вроде нашего, ругался хором. Короче говоря, ничего подобного я раньше не слыхал!»
