Через некоторое время они подъехали к воротам военного аэродрома, огороженного глухой высокой стеной.
По команде дежурного офицера ворота открылись, он подошел к машине, дал указания водителю, и машина подкатила прямо к взлетной полосе, на которой стоял самолет, во-всю прогревая моторы.
Матейченков вышел из машины, огляделся. Он ожидал, что на аэродроме его встретит, как договорились, новый помощник, но Завитушного не было видно. «Видно, не успел выполнить все, что наметили, прилетит попозже», — подумал генерал. Он хотел спросить у дежурного офицера о помощнике, однако передумал. Лишние вопросы ни к чему.
По крутой металлической лесенке из головной кабины к ним спустился старший пилот, заслуженный летчик-испытатель.
— Здравия желаю, товарищ генерал, — отрапортовал он, и давние знакомцы крепко пожали друг другу руки.
— К старту готовы?
— Все на месте. Только вас ждем.
— Тогда с богом.
Матейченков махнул рукой, шофер понимающе кивнул и машина отъехала, разминувшись с огромным бензовозом.
Узкие перила трапа были мокрыми от утренней росы и приятно холодили руку.
Генерал снял фуражку, постоял несколько мгновений, подставляя голову порывистому ветру и как бы прощаясь с Подмосковьем. Невольно всплыли в памяти полузабытые строки, которые врезались в память в далеком детстве, на Владимирщине:
Захлебнешься в картавом хлещущем громе.
От концлагеря что-то в аэродроме.
Это чья же выдумка и потреба?
Путь отсюда один — в хмурое небо.
И впрямь, путь отсюда один — только в небо, — подумал он, оглядывая дальнюю линию глухой ограды.
В салоне было полутемно — он освещался только скудными отсветами аэродромных фонарей. Но внутреннее расположение было Матейченкову хорошо знакомо. Он выбрал себе место близ иллюминатора, устроился поудобнее, тщательно пристегнул ремни.
В тот же миг турбины взревели, и вот уже земля косо провалилась вниз, перед тем вздыбившись почти вертикально. Иллюминатор тут же плотно завалила седая вата облаков.
В салоне потемнело.
Генерал включил над головой дежурный свет и, открыв дипломат, с которым никогда не расставался, углубился в отобранные документы, которые не успел просмотреть дома.
Несмотря на бессонную ночь, спать не хотелось — сказывалось нервное напряжение. В то же время во всем теле чувствовалась легкость, пружинистость. Он достал термос с крепчайшим кофе, заботливо уложенный женой, поставил рядом на свободное сиденье.
* * *
В судьбе каждого человека выпадает минута, когда жизнь, и доселе не очень-то спокойная и безмятежная, вдруг стремительно меняет русло, словно взбесившаяся река, и вот уже человек «из мира прозы брошен в невероятность». Словом, как заметил классик, и сам летишь, и все летит…
