Огюст достал из буфета два небольших стакана и бутылку кальвадоса. Он наполнил оба стакана, один из которых протянул мне.
— Sante, — спокойно произнес он и осушил свой стакан одним глотком.
Я смаковал свою порцию дольше. Кальвадос, нормандское яблочное бренди, имеет очень приятный вкус, и я хотел растянуть удовольствие. К тому же я не собирался много пить, я должен был доделать работу, намеченную на вторую половину дня.
— Вы бывали здесь летом? — спросил Огюст.
— Нет, никогда. Это всего лишь третье мое путешествие в Европу.
— Здесь не очень приятно зимой. Грязь и мороз. Но летом! Летом эти места удивительно красивы. К нам приезжают туристы со всей Франции и даже из Европы, на реке кипит жизнь, вдоль берега много лагерей.
— Это ужасно. Много к вам приезжало американцев?
Огюст пожал плечами:
— Один или два раза. Немцы иногда приезжают. Но очень немного. Воспоминания о событиях возле Пуан— де— Куильи все еще очень болезненны. Немцы бежали отсюда так, как будто сам дьявол гнался за ними.
Я выпил еще кальвадоса, и он согрел мое горло, как приличный стакан горячей коки.
— Вы уже второй человек, который говорит мне об этом, — ответил я. — Der Teufel.
Огюст слегка улыбнулся, и его улыбка напомнила мне улыбку Мадлен.
— Я должен переодеться, — заявил он. — Я не люблю сидеть за ланчем в таком грязнущем виде.
— Давайте, — ответил я. — А где Мадлен?
— С минуты на минуту подойдет. Она тоже приводит себя в порядок, ведь к нам заходят гости не очень часто.
Огюст отправился переодеваться, а я подошел к окну, которое выходило в сад. Фруктовые деревья уже были приготовлены к зиме. Их ветки, как и трава, покрылись инеем. Какая— то птица села на обледеневшую крышу сарая, находящегося в дальнем углу сада, и тут же упорхнула.
На стене, на одной из фотографий, я увидел молодую девушку с волнистой прической в стиле двадцатых годов и догадался, что это мать Мадлен. Рядом висела цветная фотография Мадлен в детстве, с улыбающимся священником на заднем плане. Затем портрет Огюста в высоком белом воротнике. Среди прочего там стоял бронзовый собор с локонами волос вокруг шпиля. Я даже приблизительно не мог догадаться, что это значит. Я не был нормандским католиком и не верил в церковные реликвии.
Как только я протянул руку, чтобы взять модель собора и рассмотреть ее получше, открылась дверь. Это была Мадлен, в платье кремового цвета, ее каштановые волосы были зачесаны назад и заколоты черепаховым гребнем, а губы накрашены ярко— красной помадой.
