И тут в открытое окно, с улицы раздался крик, а за ним — какой-то резкий, непонятный звук.
Серёжка глубоко вздохнул и, на ходу застёгивая рубашку, подскочил к окну и выглянул на улицу.
Теперь родная улица казалась ещё более пустынной, чем накануне. Но ещё прислушавшись, услышал Серёжка гул моторов. И он уже определил, что гудят в городе.
Кольнула надежда: «А, может, это наши вернулись?» Но надежда эта испарилась также быстро, как и возникла. Ведь Серёжка неплохо разбирался в технике, и знал, как рычат двигатели советских грузовиков. Нет — это были вражеские силы.
Серёжка понимал, что не стоит ничего говорить ни матери, ни отцу (иначе могут задержать), а поэтому он просто перескочил через подоконник, и через секунду уже выскочил на улицу.
Там он отбежал немного в сторону, и остановился в тени от соседского забора, и росшего за этим забором яблоневого дерева.
Так простоял он некоторое время, прислушиваясь к стрёкоту моторов; а также и к отдалённым, неразборчивым, но всё равно, по интонации своей враждебным выкрикам.
А потом послышались выстрелы. Это был отдельные ружейные выстрелы, которые доносились с разных частей Краснодона. В голове зажглась невыносимая мысль: «Неужели это они в мирных людей стреляют?»
Но вот из общего гула отделился один стрекочущий звук…
И вот уже выехал на их улицу мотоцикл.
В мотоцикле сидели двое немцев. Один, тот что сидел за рулём, был одет в форму, и от этого сильно потел. Зато на другом, который сидел в пристёгнутой к мотоцикле коляске, надеты были только длинные широкие трусы и покрытая желтоватыми грязевыми пятнами майка. И этот второй фриц сжимал в своих тощих, восково-бледных руках автомат, которым часто водил из стороны в сторону.
Мотоцикл ехал медленно, и у Серёжки, если бы он захотел, ещё оставалось время, чтобы перескочить через ближайшую ограду. Но он не сделал этого просто потому, что ему невыносимо было бегать от врагов от своему родному городу. Такая мысль казалась ему унизительной.
И он глядел на приближающийся мотоцикл с неподдельной яростью в глазах, кулаки его были плотно сжаты.
Немец с автоматом заметил юношу, который недвижимо стоял в тени от забора. Эта фигура показалась фашисту чрезмерно напряжённой, а в зажатой руке ему почудилась граната.
И тогда фашист навёл на Серёжку дуло автомата. Тюленин остался на месте, и думал: «Ну, давай — стреляй, гад! Всё равно не боюсь тебя и таких, как ты!».
Но второй, ехавший на мотоцикле немец, сказал своему сослуживцу на немецком:
