Фото: Борис СМИРНОВ
Старики, чувствуя её приближение, молят Бога, чтобы не стать обузой для детей и родственников, или, что уж совсем страшно, не остаться с болями и немощью один на один.
Жила-была старушка. Звали её Анна Трофимовна Осипова. Жила она одна в деревне, которая называлась Усадьба и когда-то была полна людьми и скотиной. Увы, война да социальные бури выдули всех: кто на фронте сгинул, кто помер от ран, малых детей уносили болезни, а больших, которые выросли да оперились, уводила романтика ударных строек да золото офицерских погон, а кого и тюрьма да перемётная сума - уж как кому на роду написано.
Мучимая хворями, немощная, она тем не менее была в здравом рассудке и твёрдой памяти, с утра до вечера в хлопотах. И огородик свой хоть на коленках да выполет. И пол в горнице хоть ползком да помоет. А за водой к ближайшему роднику сходит с палочкой да со старым солдатским котелком, потому как даже пластмассовое ведёрко ей уже было не донести.
Испокон веку жила она в Усадьбе. Замуж тут вышла за справного мужика Фёдора. Пятерых детей ему родила. А когда Фёдор вернулся контуженный и израненный с фронта, встретила его лишь с двумя сыновьями, остальных не уберегла. Двоих покосила корь, третий сгорел от воспаления лёгких. Думала, нарожает ещё, да недолго протянул после фронта Фёдор. Схоронила мужа, отгородив место и для себя. И в последние годы подолгу сидела на заросшем холмике да разговаривала с ним, как с живым. Расскажет, бывало, о своей одинокой старости, поплачет. Скажет, что какие-то недобрые люди украли сохраняемые ещё с довоенных времён писаные иконы, а другой хороший человек, хоть и пьяница, вскопал ей за пол-литра пять небольших грядок, теперь с голоду не помру. Разве хворь одолеет, так пора и мне к тебе, Федя, под бочок, устала я от такой жизни, измаялась...
Только о детях своих нечего было ей сказать своему Фёдору. Помнит, один сын жил с семьёй в Кронштадте, в лучшие годы привозил к матери детей на лето, а потом и внуков. Второй и вовсе сгинул где-то. Давно уже. Живой или тоже в земле упокоился, не знает. Пропал и всё.
Уж нет на этом свете бабы Нюши. Но сколько таких, как она, стариков брошены умирать в уже несуществующих Усадьбах. На матицах редких ветшающих домов этих деревень до сих пор остались следы от колец, на которых качались детские колыбельки. А на потолках или в чуланах хранятся игрушки наших детей, которых мы сбрасывали старикам на лето. По осени и сами приезжали за картошкой и соленьями, не гнушаясь перехватить и деньжат, потому как были убеждены, что для нас они нужнее, да и родители тайком друг от друга совали эти несчастные червонцы, сэкономленные на собственной неприхотливости. Это они, продавая с подворий с таким трудом выращенные картошку да мясо, собранную на болотах клюкву да бруснику, вкалывая помимо своего приусадебного хозяйства ещё на двух-трёх работах, помогали нам обустраивать наши квартиры, учить детей. Радовались, что могут помочь.
