Арутюнов родился в Красноярске, Плахов – во Львове, а Григоров – из Баку. Но реальность они переживают примерно одинаково. И не оттого, что живут в Москве; я полагаю, они везде писали бы именно так. Это стихи не для широкой аудитории, но лишь потому, что и аудитория давно не составляет единого целого. Собственно, недостаток мужественности в нынешней литературе, подмена подлинного искусственным превращает самые обычные вещи в экзотику. Живи Хемингуэй в наше время в России и пиши он на русском – его бы обязательно назвали неотёсанным мужланом, туповатым мачо, горьким пропойцей и кровожадным истребителем животных. А ведь когда-то его любили за харизму не меньше, чем за прозу. Все Фрэнсисы Макомберы мира завидовали героическому образу Папаши.
И вот смотришь на какое-нибудь бесполое существо, манерно читающее верлибры, и думаешь – неужели за ними будущее? Они ведь не только написать что-то стоящее – они ребёнка порой зачать не могут! Вероятно, человек я старомодный, но в стихах мне нужна не отвлечённая пошлятина вторичной свежести с претензией на эстетизм, а конкретика, нерв, боль. Я готов выложиться на все сто, расчувствовавшись при чтении чужих стихов, но лишь в том случае, если и автор выкладывается по полной. Не буду сейчас рассуждать о «женской» и «мужской» поэзии, разговор это долгий, но иные стихи может написать только мужчина. Настоящий мужчина. Во всех смыслах. Вы поймёте это с первых строк.
Теги: современная поэзия
* * *
Этот берег, поросший крапивой и камышом,
Я узнаю мгновенно, и тут же пойму, в чём дело:
Вот и лодка моя, и брезентовый капюшон,
И сладчайшая мысль, как земля мне осточертела.
Так прощайте, наверно... Что вам теперь во мне,
Убелённые снегом правительственные святоши.
Отдаюсь безвозвратно серой речной волне,
Обязуюсь и мыслить, и думать одно и то же.
Столько лет безутешных насиловал жизнь свою,
Даже в малости малой сам себя ограничив,
Я теперь только берег свой узнаю,
Где осока седа, подболоченный лёд коричнев.
И судьба поддавала, и век меня колотил
Так, что я, наконец, нахлебался и тем, и этим.
Перевозчик окликнет - поехали, командир?
И окурок втоптав, хрипловато отвечу: "Едем".
* * *
Двадцатилетним наши празднества –
Такой же отвлечённый символ,
Как несущественная разница
Меж тем, кто жив, и тем, кто сгинул.
Но полны древнего достоинства,
Как в затянувшемся кошмаре,
Садимся плакать и усобиться,
Не разбирая, что вкушали
Ни первого, ни на девятое
