И она, при чужих неразговорчивая — заикается и стыдится этого, — на операции от возбуждения тарахтит без умолку. О том, как за грибами ездила. Как Витенька ей глаз подсадил. Как в Меласе отдыхали и она дальше всех заплывала. Как над «Консуэло» ревела. О чем угодно тарахтит.
А глаза — в ране, а руки только мелькают.
Когда Савичев оперирует — он ничего оперирует, но все-таки молчит, кряхтит, присматривается, делает, переделывает. А Людмила будто и не примеривается, и все ложится у нее на место с лету, все сразу делается. То, что он — за час, Людмила — за половину. Ее рукам — савичевские не чета.
Кончит операцию и протокола не запишет ни в журнал, ни в историю. Только отмерит в истории место для протокола, чтоб завтра все записать. Поставит внизу: оперировала такая-то, ассистировал такой-то, операционная сестра Панова. И напишет назначения.
У ее бывшего Витеньки на работе день кончался тоже рано. И она неслась домой опрометью: только подскочит к зеркалу, не примериваясь карандашиком по бровям и векам, щеточкой по ресницам, помадой по губам, и — в дверь, и — в такси.
Не выдержала Витенькиных фортелей. Все-таки ушла. Снова у своей тети Симы поселилась.
На следующие полгода ее перевели к Бороде в гинекологию и потом оставили там еще на полгода, и хотя у Бороды тоже всего два ординаторских места и о том, чтобы пооперировать полгода как следует, мечтал не один Савичев, ничьего ворчания не было слышно.
Вот так. А теперь: «С-спаси, Саввушка!»
Пойдет она к Доре и к Бороде. Дора чертыхнется и исправит расписание, а Борода даст Людмиле отгул. Отгулов сейчас у всех накопилось немыслимое число, не отгуляешься.
Из роддома Людмила отправится на Кузнецкий, к парикмахеру Саше, которого знает пол-Москвы. Накрутит вороные сардельки из волос, сделает маникюр, полтора дня с лакированными ногтями будет устраивать жизнь. Послезавтра перед работой сотрет ацетоном с ногтей лак. Акушерам и хирургам лакированные ногти на работе запрещены их великим порядком, и Людмила сотрет лак независимо от того, устроит свою личную жизнь или нет. Но это — только если Савичев возьмет ее сутки.
«Ох, черт! Через сутки — сутки. А Лилька что скажет?..»
Савичеву десятка, то есть сотня по-прошлогоднему, а Людмиле — личная жизнь.
«С-спаси, Саввушка!»
