Эксперт глянул на следователя удивленно и ласково:
— Не волнуйтесь, я буду вполне объективным и укажу в акте судебно-медицинского исследования и состояние вилочковой железы, и данные химиков о концентрации дикаина в тканях… Статус тимико-лимфатикус учитывается, коллега, при смерти от наркоза. Это — не тот случай.
Он стал укладывать в чемоданчик записи и банки с притертыми крышками, где плавали в бесцветной жидкости кусочки тканей, взятых на исследование.
— Мы сейчас же двинемся? — спросил он инспектора облздрава, приехавшего вместе с ним.
Шарифов понял, что судебный медик не хочет вести лишних разговоров. Инспектор кивнул растерянно: «Да, да, сейчас…» — и сказал с виноватой улыбкой не то эксперту, не то Евстигнееву:
— Доктор Шарифов талантливый организатор и прекрасный хирург. Да. Очень. Мне самому привелось у него оперироваться.
Это на самом деле было. Инспектор приехал и все восхищался, какой порядок Шарифов навел за полгода, хотя всех-то дел — ремонт, да кошек выгнали, да чистоту завели. А потом у инспектора закровоточила язва, да как! Шарифов собрался вызвать самолет, профессора. Больной сказал неожиданно:
— Вы сами будете оперировать? Я вам верю, коллега.
Раньше, в городе, в ординатуре, Шарифов сделал всего три резекции желудка — и все с сильным ассистентом. Когда надел перчатки, ощущение было такое, словно он прыгает с железнодорожного моста «солдатиком» в реку, как в детстве. А получилось хорошо, хоть он и не был так опытен, как сейчас, когда все наоборот получилось — хуже нельзя.
Евстигнеев снова резко сказал — уже инспектору:
— Каким он был, вы напишите в характеристике, и суд учтет. — Он понял, что сказал слишком резко. Замялся. — Товарищ Кумашенская! Я должен сегодня допросить кое-кого. Удобнее здесь, в больнице. Где можно расположиться?
— Можно в ординаторской, можно здесь, в кабинете. Пожалуй, здесь удобнее: телефон есть. — Кумашенская была очень предупредительна.
Эксперт взял свой чемоданчик, и Евстигнеев тотчас стал раскладывать на столе бумаги из планшета. Он говорил, листая блокнот:
— Значит, сначала вас… Так, Кумашенская… Затем медсестру Бурмистрову Клавдию… санитарку Агееву… и еще раз… гражданина Шарифова.
Владимир Платонович вздохнул, когда Евстигнеев так назвал его.
— Может быть, я выскажу кое-какие соображения, — сказал хирург из областной больницы.
Следователь отрезал:
— Соображения нас не интересуют. А на операции вас не было, опоздали. — Весь его вид говорил, что всем пора уже уходить из кабинета и не мешать ему, Евстигнееву, заниматься своей крайне неприятной работой.
