— Вот народ, — сказала проводница, зажигая свечу в жестяном фонаре, — столько суматохи, а ведь целых четыре минуты стоим.
Совсем стемнело. Засветились потные стекла вагонов. Над дверью вокзальчика зажгли две электрические лампы без колпаков.
Шарифов подошел сзади. Он запыхался, и шинель была чем-то замазана. Он сказал:
— Ты знаешь, что это нельзя. Я приехал в больницу только в четыре, а тебя нет… Будет нас двое или трое, но тебе нужно остаться. Решай сама, но я тебя силой оставлю.
— А не поздно, Володя? — Надя наклонила голову набок и подняла плечи. — Больно очень. И я, наверное, никогда не забуду твоего обещания бросить меня. Я не вещь…
Она заметила под фонарем знакомую фигуру в шляпе и зло зашептала:
— Мишу взял с собой? «Общественное мнение»?
— Нет. Грузчик. Лошади нет. От моста вещи придется нести.
Молочницы погрузились. Из вагона вышел хмурый офицер, он был без фуражки и без своей накидки.
— Ну что же вы стоите? — Офицер взял чемоданы, свой и Надин.
— Она, наверное, не поедет, — сказал Шарифов.
— Наверное? — Офицер устало потер бровь кулаком. — Решайте. У поезда расписание.
— До свидания, — сказала Надя и подняла портплед.
— Она останется, она должна остаться. Она ведь знает, что я от нее никогда бы не уехал. Спасибо. — Шарифов взял чемодан у офицера, уже ставшего на подножку. Тот вдруг ухмыльнулся и вошел в вагон.
Надя закрыла глаза ладонью.
— Что он теперь подумает?
— Кто?
— Попутчик…
— Неважно. Совсем неважно. Главное, чтобы ты осталась здесь и не жалела об этом.
Проводница крикнула:
— Ну что же вы? — Огонек ее жестяного фонаря метнулся вверх и остановился в дверной прорези.
Поезд тронулся.
Надя сказала:
— У тебя всегда все не по-человечески! — Она села на чемодан и заплакала.
Она уже видела, как все идут от моста: Шарифов — с ее чемоданом, а Миша — с неудобным портпледом на плече — все время роняет с головы шляпу. Все это будет хорошо видно. Через три часа должна подняться яркая, дочиста отмытая осенними туманами луна.
Надо было послать Милке новую телеграмму, чтобы та не встречала Надю, и самым страшным казалось, как она встретится теперь с операционной сестрой. И глупо было, что все началось из-за часов. И ничего страшного не было, когда она приехала обратно. И боль прошла от тех шарифовских слов, что, мол, он бросит ее, если Надя поступит по-своему.
Да ведь она по-своему и не сделала. Витька-то родился!..
