Зная, что от победы России во многом зависит судьба Англии, Черчилль тем не менее без конца оттягивал открытие второго фронта. Кроме всего прочего, Рузвельта раздражала самоуверенность британского премьера, кажется, вообразившего, что ему дано остановить ход истории. Война воспринималась им как досадный перебой, а после победы он намеревался восстановить все, чем обладала довоенная Великобритания, и конечно же, воссоздать «санитарный кордон» вокруг России.
Рузвельт считал Черчилля «возбудимым и опасным». Он решил не приводить никаких встреч с ним до Ялты, если в них не будет участвовать Сталин. А Черчилль, наоборот, всячески убеждал Рузвельта встретиться вдвоем, втайне от Сталина, предлагая для этой секретной встречи то Мальту, то какое-нибудь другое место.
Надо ли говорить, что Рузвельт был гораздо ближе к Черчиллю, чем к Сталину? Классовые законы неумолимы! И тем не менее их глобальные цели были разными. «Правь, Британия!» — эти строки английской шовинистической песни, в сущности, определяли пафос всей деятельности Уинстона Черчилля. Излюбленные же идеи Рузвельта были открыто высказаны им в его последнем Послании конгрессу «О положении в стране».
Сегодня, после того как он перечитал доклад Гарримана, у него появилось непреодолимое желание тотчас возобновить в памяти каждую строку этого своего Послания. Рузвельт вызвал Хассетта и велел ему принести папку, где оно лежало.
В Послании было одно место, которое казалось Рузвельту особенно важным. Откинув свою накидку, Рузвельт положил листки на колени и прочел вслух: «В сфере внешней политики мы намерены держаться вместе с Объединенными Нациями — не только во имя войны, но и во имя победы, ради которой ведется эта война. Нас объединила не только общая опасность, но и общая надежда. Наше сообщество — это сообщество не правительств, а народов; надежда же народов — мир... Создать этот мир народов будет нелегко. Мы обманываем сами себя, если считаем, что капитуляция вражеских армий обеспечит мир, к которому мы стремимся. Безоговорочная капитуляция армий наших врагов — это первый и необходимый шаг, но только первый шаг...»
— Вы меня звали, сэр? — вдруг раздался голос Хассетта.
— Я никого не звал, — недовольно откликнулся Рузвельт.
— Мне показалось, что я слышал ваш голос.
— Тебе это не показалось. Я действительно разговаривал.
— Но с кем?
— С самим собой. С Америкой... С миром, с человечеством, черт подери! Оставь меня в покое!
