Единственный человек, с которым он мог поделиться своими мыслями, был доктор Пеннэ. Он понял Альфреда с полуслова. И сразу дал ему совет: попытать охотничье счастье в окрестностях Хартума, пока барон уладит дела в городе и экспедиция двинется дальше.
Птицы
— Я вами недоволен, Альфред, — барон отодвинул от себя птичьи шкурки и посмотрел на стоящего перед ним Брема.
Мюллер ждал, что его секретарь начнет оправдываться, придумает какие-то объяснения.
Но Альфред молчал.
— Я вами недоволен, Брем, — снова, но уже громче повторил барон, — за столько дней всего сто тридцать шкурок! — Барон прошелся по комнате, постоял у окна, все еще ожидая, что его секретарь что-нибудь ответит. Однако Альфред продолжал молчать.
Барон резко повернулся, сделал шаг в сторону Брема и вдруг остановился, пораженный: перед ним стоял не тот наивный и восторженный, готовый на все юноша, которого немногим меньше года назад пригласил барон Мюллер в качестве своего секретаря. Перед ним стоял повзрослевший человек с бронзовым от загара лицом, на котором особенно ясно выделялись серые глаза. Сейчас в них светилось с трудом сдерживаемое бешенство.
Мюллер окончательно вышел из себя. Он стал кричать, что Брем забыл, кто он и зачем находится здесь, забыл, что его пригласили не на прогулку, а для работы, что он не ценит доброго к себе отношения…
— Я теперь понимаю, господин барон, — голос Альфреда дрожал от гнева, — как различны наши цели. Вас интересует количество добытых шкурок, меня интересует научное коллекционирование. А старания коллектора или естествоиспытателя редко бывают признаны. Если бы наука сама не влекла к себе непреодолимо, если бы она не вознаграждала преданных ей наслаждением служить истине, высокому, я с этой минуты не стал бы делать ни одного наблюдения, не добыл бы больше ни одного животного… — Альфред повернулся и решительно вышел из комнаты.
Он хотел добавить, что, возможно, лишил бы себя тем самым счастья, потому что с каждым днем он больше и больше убеждался, что все невзгоды путешествия, все трудности и неприятности с избытком вознаграждаются. Но разве Мюллер поймет?
Сто тридцать птичьих шкурок, которые привез Альфред в Хартум, — это, конечно, немного, если учесть, как богата фауна в окрестностях города. Но и эти сто тридцать шкурок достались Альфреду нелегко: немало дней он провалялся в палатке в лихорадочном бреду, без лекарств, без всякой помощи. А когда вставал — был так слаб, что с трудом мог держать ружье и, прежде чем выстрелить, долго целился. А иногда даже не пытался выстрелить, а лишь стоял и смотрел на удивительных птиц, разгуливающих, плавающих, стоящих или бегающих совсем неподалеку. Правда, Альфред знал, что, хорошо прицелившись, даже сейчас попадет в любую из них. Но он представлял себе, что произойдет на берегу или на воде реки после выстрела, сколько пройдет времени, пока снова наступит спокойствие в этом прекрасном птичьем царстве. И ему не хотелось стрелять.
