Нисса. Ой, милая царица, печалью не накликать бы тебе на царя нашего беду! Как снимешь ты венец? Ты – его супруга, и боги сочетали вас навеки. На тебе венец, а на нем – шелом. Если скорбь скинет с тебя венец, бойся, не сбросила бы завистливая, темная, вечно подстерегающая шелом с его чела!
Лаодамия. А и правду говоришь ты, Нисса. Вот ведь какая я глупая! Печаль отуманила мои мысли. Так нам, вступившим на высокий царский путь, не снять, не снять этой свернувшейся на голове золотой змеи.
Нисса. Да, царица, нельзя снять. Но это не змея, – этот венец обозначает стены ограждения. Увенчанный царь защищает свой город.
Лаодамия. Так не сниму золотого обруча с головы – чешуйчатой змеи ограждения не трону. Жми, жги мою голову, золото, скованное молотом во знамение высокого пути, обольстительная золотая змея власти, – жги, жаль, пей мою кровь, пей свет моих очей! Но эту багряницу ты унеси – она красная, на ней кровь. Кровь, кровь красит царские багряницы.
Нисса. Сильный в бранях – царь. Не убьет – не наденет венца. Так искони повелось, царица, и в далеких веках не будет иначе.
Лаодамия(сбрасывает багряный хитон). Не хочу крови. Унеси багряницу. Надену шерстяной хитон.
Нисса. Тело такое нежное, кожа такая тонкая, – неужели эту наденешь грубую одежду, царица?
Лаодамия. Мой милый терпит труды и усталость, – пусть они падут и на мои плечи. И унеси эти сандалии.
Наклоняясь, снимает сандалии.
Нисса. Хоть их оставь себе, госпожа.
Лаодамия. Нет, брось, брось их в огонь. Не пойду на пути веселия, пока не вернется из страны далекой мой милый. С далекого востока привезет мне Протесилай царские одежды и богато вышитые башмаки. А ныне обнаженными приникну к земле стопами да услышу под ногами содрогание земли от далекого грохота колесниц.
Нисса(надевая на Лаодамию шерстяной хитон). Хорошо, царица, исполню, что хочешь. Вы, могучие и свободные, в знак скорби можете принять и рабский облик, – только бы одно осталось знаменование власти, в диадеме золотой или хотя в мгновенных молниях потупленного взора. А нам, несущим легкий удел рабства, чем бы ознаменовать свою скорбь? Или и самое тело испепелить на костре?
Лаодамия. Взошла бы я на костер, пеплом сбросила бы тяготеющую землю моего тела. Легкою, очищенною в пламени тенью скользнула бы к моему милому, обняла бы его, приникла бы к нему.
Нисса. Говорят, что македонские старухи-колдуньи умеют делать такие страшные дела.
Лаодамия. Как пламенны поцелуи моего милого! Как пламенны и сладки! Как нежны его ласки! О, пусть бы иным героям оставила судьба битвы и славу, а моему Протесилаю – только любовь.
