– Никаких нет голубеньких.
– Это вот ты – злой! – сердито сказала Шаня. – Как же это так, – нет голубых? Что ж ты говоришь о том, чего не знаешь? Вот видишь, утром голубого видела, а днем от Жени письмо получила. Ну как же ты говоришь, что голубых нет? Этак ты скажешь, что и ничего нет, ни земли, ни неба? Эх ты, философ! А вот будет скоро моя годовщинка, – я эту калитку всю цветами уберу.
Володя усмехнулся и попросил:
– Покажи письмо.
– А смеяться не будешь? – спросила Шаня.
Показать Женины письма ей самой хотелось. Володя сказал угрюмо:
– Нашла зубоскала! Когда же я над тобою смеялся?
Шаня повела Володю в баньку. Сбегала за письмами. Володя прочитал оба письма. Усмехнулся. Сказал:
– Мастер улещать. Хоть бы одно слово верное написал.
– Какое же верное? – обидчиво спросила Шаня.
– А вот такое, – отвечал Володя с досадою. – «Ты обо мне, Александра, не думай, да и я тебя скоро забуду. У тебя одна дорога, у меня другая, а за прошлое спасибо, провели время не скучно».
– Ну, и злой, и злой, и злой! – закричала на него Шанечка, постукивая кулачком по ладони. – А вот буду о нем думать, буду, и он меня не забудет, не забудет, и мы будем вместе.
Володя махнул рукою:
– Ну, до свиданья, Шанечка.
Шаня поцеловала его в щеку и сказала:
– Знаю, куда ты пойдешь. К матери на могилку.
И уж не сердилась на него, опять растроганная его грустью.
Простился Володя с Шанею. Шаня пошла было проводить его до калитки, да мать крикнула ее зачем-то домой. Шаня убежала. Володя долго смотрел вслед за нею. Вздохнул и пошел. У калитки стояла нянька.
– Что, Володенька, голову повесил? – спросила старая.
– Веселого мало, няня, – сказал Володя. – Стрекоза твоя о Хма-рове думает, а он ей нос натянет.
– А ты, Володенька, не возьми моего слова в досаду, ты будь смелее, – говорила няня, – держи себя с полным своим достоинством, через кураж найдешь и марьяж. Брал бы пример с Женьки Хмарова. Барственно себя вел молодчик, – придет себе вальяжно или на лосипеде подкатит таким шкапидаром, яблоков, ягоды нашей налопается, Шаньку по румяным щечкам белыми ладошками звонко отблагодарит, да и был таков. А Шанька-то круг него каруселится, а Шанька-то к нему губарабится.
– Неужели он ее бил? – спросил Володя.
– Бить не бил по-настоящему, – отвечала старая, – а памятку задавал. Шанька-то у нас своевольница да пересмешница, любит подразнить, а ему не нравилось, потому гонор велик и гордая шишка на затылке.
От Шани Гарволин пошел на кладбище. Это была его любимая прогулка. Часто сюда приходил, почти всегда не в праздник, когда мало народу. Тайком от своих. На могилу к матери.
