– Что ж, это у всех бывает. Мы утоляем эту жажду работою, стремлением к самостоятельности, к господству над людьми.
– Работа! Самостоятельность! К чему? Это все очень легко, но это все не то. Я жить хочу, жить жизнью, а не выдумками.
– Работа – закон жизни.
– Ах, эти слова! Может быть, это умные слова, но забудьте их. Ведь я не в переплете живу, – у меня кожа и тело, и кровь, молодая, горячая, скорая. Меня душит злоба, отчаяние. Мне страшно оставаться. Все это, я чувствую, бессвязно и бестолково, – я говорю не то, что надо, слова не слушаются… Мне надо уйти и сжечь… сжечь все старое.
– Я вас понимаю. Жизнь имеет свои права, неодолимые. Она бросает людей друг к другу, и незачем сопротивляться ей.
– Да? И вы так думаете? Это очень нелепо, что я вас пригласила. И знаете ли зачем? Чтобы сказать: возьмите меня.
Бледное лицо ее все дрожало волнением и страстью, и глаза не отрываясь, смотрели на Логина. Их жуткое, испуганное выражение притягивало его странным обаянием. Сладостное и страстное чувство закипало в нем, – но было в сознании что-то холодное, что печально и строго унимало волнение и подсказывало сдержанные ответы. Произнося их, он чувствовал, что они глупы и бледны и что каждый из них что-то обрывает, совершает что-то непоправимое. Сказал:
– Загляните в себя поглубже, испытайте себя. Клавдия не слушала. Продолжала:
– Хоть на время. Разбейте мне сердце, – потом бросьте меня. Будет горе, но будет жизнь, а теперь нет выхода, я точно перед стеною. Пусть вы меня не любите, все равно, спасите меня! Пожалейте меня, приласкайте меня!
– Вы безумны, Клавдия Александровна. И что вам из того, если и я заражусь вашим безумством? Клавдия вдруг вся зарделась. Сказала:
– Я знаю, вы говорите это потому, что уже любите… Нюточку.
– Я? Анну Максимовну? О нет… едва ли… Но почему…
– Да, вы этого и сами, может быть, не знаете, а она вас пленила быстрыми глазками, умными речами из книжек и деланною простотою – кокетством простоты.
Логин слегка засмеялся.
– Вот уж, кажется, в ком нет кокетства!
– Не спорьте. Это дразнит ваше нечистое воображение, – босые ножки богатой барышни на пыльных дорогах. Эта перехватившая через край простота, то, что никто и нигде не делает, – как же, то заманчиво, любопытно!
– Вы несправедливы.
– Я думала, вы оригинальнее. Увлечься девочкой, пустою, как моя ладонь, и сладкою, как миндальный пряник, за то только, что ее полупомешанный отец начинил ее идеями, – вряд ли она хорошо их понимает, – и за то, что он приучил ее не бояться росистой травы!
