– Так вот-с, – виноват, – племянница ваша натворила и наговорила самых безумных и фантастических глупостей. Да-да-да-да-да! Хорошо-с! То есть очень скверно-с! Наш милейший Тигрий Львович был настолько остроумен, что не оформил дела сразу. Его следовало бы хорошенько распечь за упущение, но – победителей не судят, а после ваших откровений вчера и сегодня он, разумеется, оказывается нечаянным победителем… Скажите, пожалуйста: как давно это сделалось с нею?
– Уже лет пять. Она стала заговариваться после ужасной смерти своего отца: он погиб под трамваем. А потом подоспела неудачная любовная история… ее жених оказался большим негодяем… Ложный шаг… понимаете? Она… вы, Порфирий Сергеевич, конечно, поймете, как мне тяжело входить в подробности: ведь, хотя и дальняя, Маша мне все-таки родственница…
– Да-да-да-да! Еще бы, еще бы!
– Фамильный позор!
– Кому приятно?
– Она… опасаясь последствий… приняла какие-то меры… очень неудачно… Ну после того уже совсем!..
– И часто на нее находит? Леневская опустила глаза.
– Каждый месяц.
– Ага!
Губернатор побарабанил пальцами по столу.
– Как же это, зная за ней такое, ваша курица-баронесса не доглядела ее, пустила шальную бегать по городу?
– Уж именно курица! – с добродушным и веселым гневом согласилась Леневская. – Именно курицей хохлатой прилетела она ко мне в усадьбу!.. Я сперва понять ничего не могла, едва узнала ее в лицо: ведь мы не видались десять лет… Спасите, защитите, Маша, сумасшедший дом, участок… Что же это такое? Сумбур! Хаос!.. Клохчет, руками машет, слезы… Всю ее дергает… Мое мнение – у нее самой голова не слишком в порядке!
Губернатор кашлянул с легким конфузом и сказал:
– Да-да-да-да! Я, конечно, не смею утверждать, но на меня она произвела впечатление… гм… как бы это поделикатнее о прекрасном поле?., гм… она, грехом, не поклоняется ли Бахусу?
Софья Игнатьевна утвердительно опустила веки.
– Эфир и одеколон… – прошептала она, конфиденциально вытягивая губы трубочкою.
– Ага! Как англичанки? Да-да-да-да! Ага!
– Несчастная слабость. Ах, тоже печальная ее была жизнь!.. Еще с института.
– Она где теперь? у вас?
– Да. Лежит совсем больная. Плачет в три ручья. Так ее история эта разбила, так потрясла…
– Еще бы, еще бы! Очень понятно. Да-да-да-да! Итак, добрейшая Софья Игнатьевна, я продолжаю. Официально, – а ни во что неофициальное мы входить не имеем основания, – дело вашей бедной племянницы обстоит так. Госпожа Лусьева явилась в участок с известным вам, компрометирующим ее требованием. Ввиду необыкновенности заявления, она была подвергнута медицинскому исследованию. Врач нашел ее нормальною…
