– Я тебе, сударка моя, себя теперь покажу! я тебя пропишу, голубка!..
И рукава кофточки закатывает за локти… палачествовать!.. Разохотилась… Меня ужас объял: не выйду живою, забьет!.. Говорю ей, язык едва ворочается, – бормочу:
– Троньте только… ну вот троньте!.. Я на весь город кричать буду!..
А она тоже суконным языком на меня лопочет:
– Я те, я те, я те…
Пошла к умывальнику, носовой платок намочила, жгутом крутит: я уже понимаю, зачем, – рот мне заткнуть хочет…
– Это, – шепчу, – вы напрасно… оставьте, Анна Тихоновна! Тиранствовать нельзя. Я не дамся!..
А она на меня даже и не глядит уже, только сказала баронессе:
– Ты, сударыня, чего зеваешь? Запри дверь покрепче… Та рохля, на мое счастье, старая, из робких: руки у нее трясутся, ключ в скважине застрял, не поворачивается, хотела поправить, вовсе на пол уронила… Ах, ах!., ахает, вздыхает, подслепая, ползает по ковру… Я вдруг – точно осенило: как рванусь, да через нее!.. Коридор, лестницу пролетела вихрем… Как ошибло меня свежим воздухом, тут только очнулась: жива!.. Ну и вот я здесь… Дальше вы знаете…
Долго длилось молчание, во время которого Лусьева сидела, низко опустив голову на грудь. Она, кажется, плакала и не хотела выдать своих слез.
– Тэк-с… – нарушил затишье полицеймейстер. – Одиссея эта ваша, можно сказать, весьма многозначительная. Что же, Матвей Ильич? Ведь надобно запротоколить по форме… тут вон какие дела открываются…
– Н-да-а… – сказал Матьё Прекрасный. – И к прокурору отнестись немедленно… Вам, сударыня, сделан будет допрос по форме, а затем, вероятно, вы должны будете повторить ваши показания перед судебной властью.
Лусьева сердито отозвалась:
– Хоть перед китайским богдыханом.
В соседней комнате задребезжал звонок телефона. В дверь просунулась голова озабоченного дежурного полицейского чина.
– Его превосходительство господин начальник губернии просят ваше высокоблагородие к телефону.
Полицеймейстер вышел. Матьё Прекрасный и Марья остались в неловком, натянутом молчании. Чиновник рисовал пером на лежавшем перед ним синем деле фигурки чертей и профили женщин. Лусьева смотрела на него почему-то с невыразимой ненавистью.
– Ска-а-а-жите, пожалуйста, – начал было Mathieu, – вы в Петербурге не знавали моего друга Сержа Филейкина?
– Не помню, – получил он сухой ответ.
– Я больше потому спрашиваю, что он по части женщин большая ска-а-а-атина…
– Мало ли ска-а-атин!.. – в тон ему, злобно протянула Марья Ивановна.
