– Вот дьявол! – вырвалось у Марьи Ивановны.
Катерина Харитоновна, в дымном облаке, пожала плечами.
– Да, не ангел… Хотя все относительно в подлунном мире… Например, в сравнении с нашей Буластихой…
Марья Ивановна содрогающимся движением ужаса и отвращения прикрыла глаза пальцами обеих рук.
– Ну, уж об этой что же… Буластиха не женщина, а гиена на задних лапах…
– Правильно сказано. А вот – смотрите – разница. Буластиха гиенствует изо дня в день, из часа в час, годы и годы, но в деле у нее нет ни порядка, ни дисциплины. Есть только хаос панического страха пред взбалмошной бабой, способной ни с того ни с сего вызвериться, как бешеная собака. Посмотрели бы вы, какая поголовная шкода начинается у вас в корпусе, когда в отлучке строгий Федосьин глаз! К плюхам-то притерпелись, а глупое тиранство дразнить – лестная забава. Риск – благородное дело: конечно, если попадусь, то ты, ведьма, с меня шкуру сдерешь, но попадусь ли, нет ли, это бабушка надвое говорила, а уж штучку-то тебе назло я отмочу, голубушка, отмочу!.. Вот я вам рассказывала, как довела Буластиху до того, что она меня мало-мало утюгом не убила, – и ничего… При Федосье я так не посмела бы, да и не захотела бы… И с Веселкиной тоже… У нее, кроме того истязания, которое я вам рассказала, мне известны за десять лет еще только два случая действительно жестокого бойла… И надо признать правду, что в обоих случаях барышни были безобразно виноваты… А между тем заведение Веселкиной идет, как безупречно выверенная машина… И уж что она приказала, не беспокойтесь, будет исполнено точка в точку, потому что боятся ее гораздо больше, чем мы Буластихи, даром что у этой чуть не каждодневные расправы, каких у той выпадает одна в пять лет…
– Почему, Катя?
– Потому что… Как бы вам сказать?.. Там, где с одной стороны – тиранство, а с другой стороны – рабы, важно не то, чтобы тиран, в самом деле, был свиреп, но чтобы рабы знали и помнили, как он может быть свирепым, если захочет… Ну и, зная и помня, старались бы, чтобы не захотел…
– Рабы… – тяжко вздохнула Лусьева. – Этакое же проклятое слово, клеймящее… Прилипло к нам, и не отлепить…
– Ныне, и присно, и во веки веков, – холодно согласилась Катерина Харитоновна.
– И все-таки, Катя, как хотите, а я вам завидую, что вы были в оппозиции «Феникса»… Как никак, а попробовали, хотя бы и в проституции, свободно быть хозяйкой своего тела и сама себе госпожой… Жаль, что так плохо кончилось…
Катерина Харитоновна села перед ней на стол, превратила вокруг себя дымное облако в густую тучу и изрекла, подобно пифии с треножника:
